Однако финансовый воротила принял все меры к
тому, чтобы дробление на участки не испортило великолепный вид,
открывавшийся из окон его резиденции, и чтобы деревья вырубали только в
случае крайней необходимости. Благодаря этому Мезон сохранил свой облик
огромного помещичьего парка; уцелели аллеи, обсаженные двухвековыми липами,
и теперь они отлично служили поселку из небольших дач, не разделенных
каменными оградами и почти неприметных среди моря зелени.
Вилла г-на Тибо стояла к северо-востоку от замка, на лужайке,
обнесенной легким белым заборчиком и затененной большими деревьями;
посредине, между кустов самшита, посаженных ровными рядами, виднелся круглый
бассейн.
Жак не спеша шагал по этой лужайке. И еще издали, только завидев дом,
приметил у входной двери фигуру в белом платье: это его поджидала Жизель.
Она стояла лицом к аллее, ведущей к вокзалу, и проглядела его. И вдруг в
каком-то радостном порыве он бросился бежать. Жизель заметила его, замахала
руками и, сложив ладони рупором, крикнула:
— Принят?
Хоть ей было уже шестнадцать лет, она не смела выйти из сада, не
испросив позволения у Мадемуазель.
Он не отвечал — хотелось подразнить ее. Но она по выражению его глаз
догадалась, что все хорошо, запрыгала на месте, как маленькая. И кинулась
ему на шею.
— Да будет тебе, сорванец! — сказал он по привычке.
Она хохотала, высвободилась из его объятий и снова обняла его, вся
дрожа от волнения. Он видел ее счастливую улыбку, глаза, блестящие от слез:
он был растроган, благодарен и прижал девушку к груди.
Она засмеялась и тихонько сказала:
— Я придумала какую-то ерунду, чтобы уговорить тетю пойти со мной к
ранней обедне; думала, что ты приедешь в десять. А твой папаша еще не
вернулся. Ну идем же. — И она потянула его к дому.
В прихожей показалась крошка Мадемуазель, чуть сгорбившаяся за
последнее время; она шла торопливым шагом и от волнения трясла головой.
Остановилась на самом краю крыльца и, как только Жак оказался на одном
уровне с ней, протянула свои кукольные ручки, спеша обнять его, и чуть не
потеряла равновесия.
— Принят? Ты принят? — твердила она, цедя слова сквозь зубы так, будто
все время что-то жевала.
— Ой, поосторожней, — воскликнул он весело, — на шее у меня вскочил
чирей.
— Повернись-ка. Господи боже! — И, как видно, решив, что в лечении
болячки она больше разберется, чем в экзаменах при поступлении в Эколь
Нормаль, старушка тут же перестала расспрашивать Жака о его успехах и
сделала ему горячую припарку и рассасывающий компресс.
Перевязку Мадемуазель делала в своей комнате, и когда уже все было
закончено, раздался звонок у калитки: явился г-н Тибо.
Перевязку Мадемуазель делала в своей комнате, и когда уже все было
закончено, раздался звонок у калитки: явился г-н Тибо.
— Жако принят! — крикнула Жизель, высунувшись из окна, пока Жак
спускался навстречу отцу.
— А, ты тут? Какое по счету место? — спросил г-н Тибо с нескрываемым
удовлетворением, и его бесцветное лицо даже на миг порозовело.
— Третье.
Тут г-н Тибо выразил явное одобрение. Глаза его были по-прежнему
полузакрыты, зато мускулы носа дрогнули, пенсне повисло на шнурке, и он
протянул сыну руку.
— А, знаешь, неплохо, — выговорил он, подержав руку Жака в своих мягких
пальцах. Он постоял в какой-то нерешительности, насупился, пробормотал: — Ну
и жарища! — и вдруг привлек сына к себе и поцеловал его. Сердце у Жака
колотилось. Он хотел было взглянуть на отца, но г-н Тибо уже повернулся к
нему спиной и стал торопливо взбираться по ступеням на крыльцо; вот он уже
добрался до своего кабинета, швырнул молитвенник на стол и, сделав несколько
шагов по комнате, вынул носовой платок и медленно вытер лицо.
Подали завтрак.
Жизель поставила у прибора Жака букет из мальв, и это придало семейному
столу праздничный вид. Она безудержно смеялась, так радостно было у нее на
душе. Невесело молоденькой девушке в обществе двух стариков, но жизнь в ней
била ключом, и такое существование ее ничуть не тяготило: ожидание счастья
разве это уже не само счастье!
Господин Тибо вошел, потирая руки.
— Итак, — произнес он, развернув салфетку и положив руки, сжатые в
кулаки, по обеим сторонам прибора — Теперь все дело в том, чтобы ты шел
впереди. Дураков в нашей семье нет, и раз ты поступил третьим, то почему бы
тебе, как следует поработав, не занять при окончании первое место? — Он
приоткрыл один глаз и с хитрым видом вскинул бородку. — Ведь в каждом
выпуске должен быть кто-то первым?
Жак ответил на улыбку отца какой-то уклончивой улыбкой. Он так привык
притворяться в часы семейных трапез, что ему почти не приходилось принуждать
себя к притворству; бывали дни, когда он даже упрекал себя за такое умение
приспособляться, считая, что ему недостает чувства собственного достоинства.
— Окончить первым знаменитую Школу, — продолжал г-н Тибо, — спроси-ка у
брата, значит быть среди первых всю жизнь: куда бы ты потом ни явился, к
тебе наверняка отнесутся с уважением. Антуан здоров?
— Обещал приехать после завтрака.
Жаку даже в голову не пришло рассказать отцу о том, что в семье г-на
Шаля стряслась беда. Все окружающие г-на Тибо словно по молчаливому уговору
всегда обо всем умалчивали: никто уже не допускал оплошности и не вводил его
в курс какого-либо происшествия, ибо просто невозможно было предвидеть, как
отнесется к нему этот толстяк, чересчур уж могущественный, чересчур уж
деятельный, как он раздует самое пустячное событие и какие шаги предпримет,
— пошлет ли письмо, нанесет ли визит, сочтя себя вправе вмешиваться в чужие
дела и вносить во все путаницу.