Но Жак ушел
от ответа, и его тон, решительный и грустный, парализовал Антуана. Тут ему
вдруг показалось, что Жак уставился в дверь за его спиной; к Антуану,
пребывавшему в состоянии какой-то безотчетной злости, разом вернулись все
его подозрения. Дверь была застеклена — наверняка для того, чтобы из
коридора можно было наблюдать за всем, что происходит в комнате; над дверью
было еще и маленькое слуховое окошко, зарешеченное, но не застекленное,
позволявшее слышать, что говорят внутри.
— В коридоре кто-то есть? — резко спросил Антуан, понизив, однако,
голос.
Жак посмотрел на него, как на сумасшедшего.
— Как в коридоре? Да, иногда… А что? Да вот, я сейчас видел, как
прошел дядюшка Леон.
В дверь тут же постучались — дядюшка Леон зашел познакомиться со
старшим братом. Он по-свойски присел на край стола.
— Ну, нашли его небось в добром здравии? Подрос-то как с осени, а?
Он засмеялся. У него были обвисшие усы и физиономия старого служаки; от
густого смеха скулы у него покраснели, щеки покрылись мелкими лиловыми
прожилками, которые, ветвясь, добежали до белков глаз и замутили взгляд,
по-отечески добрый, но лукавый.
— Меня в мастерские перевели, — объяснил он и поиграл плечами. — А ведь
я так привык к господину Жаку! Ну да ладно, — добавил он, уходя, — жизнь
есть жизнь, чего на нее жаловаться… Привет господину Тибо передайте, не в
службу, а в дружбу, — скажите, от дядюшки Леона, он меня знает!
— Славный старикан, — сказал Антуан, когда тот вышел.
Ему захотелось продолжить прерванный разговор.
— Я могу, если хочешь, передать ему письмо от тебя, — сказал он. И так
как Жак не понимал, о чем идет речь, добавил: — Разве ты не хотел бы
черкнуть несколько слов Фонтанену?
Он упорно пытался уловить на этом невозмутимом лице хоть какой-то намек
на чувство, какую-то память о прошлом, — все было напрасно. Юноша помотал
головой, на этот раз без улыбки:
— Нет, спасибо. Мне нечего ему сказать. Это все быльем поросло.
Антуан больше не настаивал. Он устал. К тому же и времени оставалось
мало; он вынул часы.
— Половина одиннадцатого, через пять минут мне надо идти.
Тут Жак внезапно смутился; казалось, он хочет что-то сказать. Стал
спрашивать брата, как его здоровье, когда отправляется поезд, как у него
дела с экзаменами. И когда Антуан встал, его поразило, как горестно Жак
вздохнул:
— Уже! Посиди еще немного…
Антуан подумал, что Жака огорчает его холодность, что, может быть,
приезд брата доставил малышу куда больше радости, чем это могло показаться
по его виду.
— Ты рад, что я приехал? — пробормотал он смущенно.
Жак будто ушел в какие-то свои мысли; он вздохнул, удивился и ответил с
вежливой улыбкой:
— Конечно, я очень рад, спасибо тебе.
Жак будто ушел в какие-то свои мысли; он вздохнул, удивился и ответил с
вежливой улыбкой:
— Конечно, я очень рад, спасибо тебе.
— Ну ладно, я постараюсь приехать еще, до свиданья, — сказал Антуан
сердито. Собрав всю свою проницательность, он еще раз посмотрел младшему
брату в глаза; в нем опять пробудилась нежность.
— Я часто думаю о тебе, малыш, — отважился он. — Все время боюсь, что
тебе здесь плохо…
Они были возле двери. Антуан схватил брата за руку.
— Ты мне сказал бы, правда?
У Жака сделалось смущенное лицо. Он наклонился, будто хотел в чем-то
признаться. И наконец, решившись, быстро проговорил:
— Хорошо, если б ты дал что-нибудь Артюру, служителю… Он такой
старательный…
И, видя, что Антуан озадачен и колеблется, добавил:
— Дашь?
— А неприятностей не будет? — спросил Антуан.
— Нет, нет. Будешь уходить, скажи ему «до свиданья», только повежливее,
и сунь тихонько на чай… Сделаешь?
В голосе его звучала почти что мольба.
— Ну конечно. Но ты все-таки мне скажи, не нужно ли тебе чего.
Ответь… тебе здесь не очень худо?
— Да нет же! — отозвался Жак с едва уловимой ноткой раздражения. Потом,
опять понизив голос, спросил: — Сколько ты ему дашь?
— Да я не знаю. Сколько? Десяти франков хватит? Или, может, двадцать
дать?
— Да, конечно, двадцать франков! — воскликнул Жак с радостным
смущением. — Спасибо, Антуан.
И крепко пожал протянутую руку брата.
Выйдя из комнаты, Антуан наткнулся на проходившего мимо служителя. Тот
принял чаевые без колебаний, и его открытое лицо, в котором еще было что-то
детское, зарделось от удовольствия. Он проводил Антуана в кабинет директора.
— Без четверти одиннадцать, — засвидетельствовал г-н Фем. — Вы успеете,
но пора отправляться.
Они прошли через вестибюль, где возвышался бюст г-на Тибо. Антуан
взглянул на него уже без иронии. Он теперь понимал, что отец имел полное
право гордиться этим учреждением, которое от начала до конца было его
детищем; Антуан даже ощутил некоторую гордость оттого, что он сын этого
человека.
Господин Фем проводил его до ворот и просил передать господину
учредителю самый почтительный привет; говоря, он не переставая похохатывал,
щурил глазки за золотыми очками и доверительно стискивал руку Антуана своими
по-женски мягкими и пухлыми ручками. Наконец Антуан высвободился. Маленький
человечек остался стоять на дороге; хотя сильно припекало, он не надевал
шляпы, поднимал приветственно руки, все время смеялся и в знак дружеского
расположения покачивал головой.