На другой день, когда Антуан уходил из дому, Жак еще спал — или
притворялся, что спит.
Они встретились наверху, за семейным столом.
У Жака было утомленное
лицо, в уголках рта залегла презрительная складка, он держался с видом
непризнанного маленького гения. За весь обед он ни разу не взглянул на
Антуана; он отвергал даже жалость. Антуан это понял. Впрочем, ему и самому
не улыбалось говорить о Лизбет.
Их жизнь снова вошла в привычную колею, словно ничего и не произошло.
X
Однажды вечером, перед ужином, разбирая свежую почту, Антуан с
удивлением обнаружил адресованный ему конверт, в котором оказалось
запечатанное письмо на имя брата. Почерк был ему незнаком, но Жак был рядом,
и Антуану не хотелось показывать Жаку, что он колеблется.
— Это тебе, — сказал он.
Жак ринулся к нему и залился румянцем. Антуан, листавший какой-то
издательский каталог, не глядя, протянул ему конверт. Подняв голову, он
увидел, что Жак сунул письмо в карман. Их глаза встретились; во взгляде Жака
был вызов.
— Почему ты так на меня смотришь? — сказал Жак. — Разве я не имею права
получать письма?
Ни слова не говоря, Антуан взглянул на брата, повернулся спиной и вышел
из комнаты.
За ужином он беседовал с г-ном Тибо и ни разу не обратился к Жаку.
Потом, как всегда, они спустились вдвоем к себе, но не обменялись ни словом.
Антуан ушел в свою комнату, но едва успел сесть за стол, как без стука вошел
Жак, с дерзким видом шагнул к нему и швырнул на стол распечатанное письмо.
— Раз уж ты следишь за моей перепиской!
Не читая, Антуан сложил листок и протянул брату. Жак не взял, — тогда
он разжал пальцы, и письмо упало на ковер. Жак подобрал его и сунул в
карман.
— Зачем же было напускать на себя такой грозный вид? — спросил он с
усмешкой.
Антуан пожал плечами.
— И вообще, если хочешь знать, это мне надоело! — продолжал Жак,
повышая вдруг голос. — Я уже не ребенок… Я хочу… я имею право…
Внимательный и спокойный взгляд Антуана выводил его из себя.
— Говорю тебе, мне это надоело! — заорал он.
— Что именно?
— Все.
Его лицо утратило всякую привлекательность; выпученные глаза,
оттопыренные уши, открытый рот придавали ему глупый вид; он все больше
краснел.
— Кстати сказать, это письмо попало сюда просто по ошибке! Я велел
писать мне до востребования! Там я буду, по крайней мере, получать письма,
какие захочу, и не обязан буду ни перед кем отчитываться!
Антуан глядел на него по-прежнему молча. Молчание было ему выгодно, оно
помогало скрыть замешательство: никогда еще мальчик не разговаривал с ним в
таком тоне.
— Во-первых, я хочу встретиться с Фонтаненом, слышишь? Никто не может
мне помешать!
Антуана вдруг осенило: почерк из серой тетради! Несмотря на свои
обещания, Жак переписывается с Фонтаненом.
А г-жа де Фонтанен знает об этом!
Неужто она разрешает эту тайную переписку? Антуану впервые приходилось брать
на себя отцовскую роль; со дня на день могло случиться, что он окажется
перед г-ном Тибо в том самом положении, в каком сейчас находился перед ним
Жак. Все переворачивалось вверх дном.
— Значит, ты писал Даниэлю? — спросил он, нахмурясь.
Жак дерзко глянул на него и утвердительно кивнул.
— И ничего мне не сказал?
— Ну и что же? — ответил тот.
Антуан еле удержался, чтоб не влепить наглецу пощечину. Он сжал кулаки.
Спор принимал опасный оборот, можно было испортить все, что налаживалось с
таким трудом.
— Убирайся вон! — сказал он, делая вид, что все эти препирательства его
утомили. — Ты сегодня сам не знаешь, что говоришь.
— Я говорю… Я говорю, что мне это надоело! — крикнул Жак и топнул
ногой. — Я больше не ребенок. Я хочу бывать у кого мне заблагорассудится.
Мне надоело так жить. Я хочу видеть Фонтанена, потому что Фонтанен мой друг,
Я написал ему об этом. Я знаю, что делаю. Я назначил ему свидание. Можешь
сказать об этом… кому угодно. Мне надоело, надоело, надоело!
Он топал ногами; казалось, не осталось в нем ничего, кроме ненависти и
возмущения.
То, чего он не говорил и о чем Антуан не в состоянии был догадаться,
заключалось в одном: после отъезда Лизбет бедный мальчуган ощутил в душе
такую пустоту и такую тяжесть, что он не смог не поддаться потребности
поведать юному существу тайну своей юности и, более того, разделить с
Даниэлем мучившее его бремя. В своем восторженном одиночестве он заранее
пережил сладкие часы всеобъемлющей дружбы, когда он умолит друга тоже любить
Лизбет, а Лизбет — дозволить Даниэлю взять на себя половину этой любви.
— Я сказал тебе, чтобы ты убирался, — повторил Антуан, всячески
стараясь показать свою невозмутимость и наслаждаясь превосходством над
братом. — Мы еще об этом поговорим, когда ты немного успокоишься.
— Подлец! — взревел Жак, окончательно выведенный из себя его
бесстрастностью. — Надзиратель!
И вылетел, хлопнув дверью.
Антуан вскочил, запер дверь на ключ и рухнул в кресло. Он побледнел от
бешенства.
«Надзиратель! Болван. Надзиратель. Он мне за это заплатит. Если он
думает, что может себе позволить… Он ошибается! Вечер пропал, работать я
уже все равно не смогу. Он мне за это заплатит. За мой утраченный покой.
Какую глупость я совершил! И все ради этого малолетнего болвана!
Надзиратель! Чем больше для них делаешь… Болван — это я: трачу на него
время, труд. Но довольно. У меня своя жизнь, свои экзамены. И не этому
болвану…» Не в силах усидеть на месте, он принялся бегать по комнате.
Вдруг он увидел себя беседующим с г-жой де Фонтанен, и лицо его приняло
выражение твердое и разочарованное: «Я сделал все, что было в моих силах.