Гноя в нарыве скопилось очень немного; опухоль на руке спала, и, в
общем, рана имела вполне приличный вид.
— А ты? — спросил Антуан, смачивая новый компресс.
— Я?
— Да, ты; много зарабатываешь?
— О, я… — протянул Робер и вдруг живо отчеканил, как будто весело
хлопнул по ветру флаг: — Я свожу концы с концами!
Антуан удивленно поднял глаза. На этот раз они встретились с острыми,
несколько смущающими глазами мальчика, и в выражении его лица Антуан уловил
страстность и волю.
Мальчуган готов был рассказывать. Зарабатывать на жизнь — это была
главная, единственно стоящая тема, это было то, к чему без устали стремились
все его мысли с тех пор, как он начал мыслить.
Он заговорил очень быстро, торопясь рассказать все решительно, сообщить
все свои тайны.
— Когда тетка померла, я как конторский мальчик зарабатывал только
шестьдесят франков в месяц. Но сейчас я работаю и в суде; это выходит — сто
двадцать твердого оклада. А кроме того, господин Лами, старший клерк,
разрешил мне заменить полотера, работавшего раньше у нас в конторе по утрам,
до прихода служащих. Это был старикан, который натирал пол только после
дождливых дней, да и то лишь в тех местах, где было видно, возле окон. От
замены они ничего не проиграли, могу вас уверить! Это дает мне еще
восемьдесят пять франков. А кататься по комнате, точно на коньках, даже
очень весело!.. — Он присвистнул. — У меня и кое-что другое есть в запасе.
Он с минуту поколебался и подождал, пока Антуан снова повернет к нему
голову; окинув его быстрым взглядом, Робер, казалось, окончательно
определил, что это за человек. Хотя, по-видимому, и успокоенный, он все же
решил, что осторожнее будет начать с небольшого предисловия.
— Я вам это рассказываю потому, что знаю, кому можно говорить, а кому
нет. Только не подавайте виду, что вам известно. Хорошо? — Затем, возвысив
голос и понемногу опьяняясь собственной исповедью, он начал: — Знаете вы
госпожу Жоллен, консьержку из номера три-бис, что против вашего дома? Ну так
вот, — только никому не говорите, — она делает для своих клиентов
папиросы… Может, даже вам как-нибудь понадобится?.. Нет?.. А они у нее
хорошие, мягкие, не слишком набитые. И недорого. Да я вам непременно дам
попробовать… Во всяком случае, говорят, дело это строго-настрого
запрещено. Так вот, ей нужно кого-нибудь, кто бы носил товар и получал
деньги, не попадаясь. Я это и делаю как ни в чем не бывало, от шести до
восьми, после службы. А она зато кормит меня завтраками каждый день, кроме
воскресенья. И еда у нее настоящая, ничего не скажешь. Вот вам и экономия!
Не считая того, что почти всегда, уплачивая по счету, клиенты — а они все
богатей — дают мне на чай, кто десять су, кто двадцать, как случится… Ну,
теперь сами понимаете, что мы кое-как справляемся.
.. Ну,
теперь сами понимаете, что мы кое-как справляемся…
Наступило молчание. По интонации мальчугана легко было догадаться, что
глаза у него слегка блестят от гордости. Но Антуан нарочно не поднимал
головы.
Робер уже не мог удержаться и весело продолжал:
— Вечером, когда возвращается Луи, совсем разбитый, мы устраиваем ужин:
суп, или яйца, или сыр, на скорую руку; это самое лучшее… Правда, Лулу? И
даже, знаете, я иногда забавы ради вывожу заглавия для кассира. Обожаю
красивые заглавные буквы, хорошо написанные, круглые: это можно даже даром
делать. В конторе они…
— Передай-ка мне несколько английских булавок, — прервал его Антуан.
Он делал вид, что слушает совершенно равнодушно, опасаясь, чтобы
мальчуган не слишком увлекся, забавляя его своей болтовней, но про себя тем
не менее думал: «Эти ребята заслуживают того, чтобы не терять их из виду…»
Антуан кончил бинтовать. Рука мальчика снова легла на перевязь. Антуан
посмотрел на часы.
— Я зайду еще раз завтра, в полдень. А потом ты уж сам будешь ко мне
ходить. Думаю, что в пятницу или в субботу ты сможешь опять работать…
— Бла… годарю вас, сударь! — вырвалось наконец у больного.
Его ломающийся голос, казалось, не слушался его и так странно прозвучал
среди царившего в комнате молчания, что Робер расхохотался. И в этом
чересчур раскатистом смехе внезапно сказалось постоянное внутреннее
напряжение, в котором пребывал слишком нервный для своих лет подросток.
Антуан достал из кошелька двадцать франков.
— Вот вам, ребята, маленькое пособие на эту неделю!
Но Робер отскочил назад и, нахмурив брови, поднял голову.
— Да что вы! Ни за что на сеете! Ведь я же вам сказал — у нас есть все,
что надо! — И, желая окончательно убедить Антуана, который торопился уходить
и настаивал, он решился доверить ему свою самую великую тайну. — Знаете,
сколько мы уже вдвоем отложили? Целый капиталец! Угадайте!.. Тысячу семьсот!
Да, да! Правда, Лулу? — И добавил, вдруг понизив голос, точно злодей из
мелодрамы: — Не считая, что эта сумма еще увеличится, если моя комбинация не
лопнет…
У него так заблестели глаза, что заинтригованный Антуан еще на минуту
задержался на пороге.
— Новый трюк… С одним маклером по продаже вин, оливок и масла, — это
брат Бассу, клерка из нашей конторы. Комбинация вот какая: возвращаясь из
суда, после работы, — это ведь никого не касается, правда? — я захожу в
рестораны, бакалейные и винные магазины и предлагаю товар. Надо набить руку,
ну, да это придет… А все-таки за семь дней я столько уже пристроил! И
Бассу говорит, что если я окажусь смышленым…
Спускаясь с седьмого этажа, Антуан смеялся про себя. Его сердце было
завоевано. Для этих мальчишек он сделал бы все что угодно. «Ничего, — думал
он, — нужно будет только последить, чтобы они не стали чересчур
смышлеными.