— Девочка… спасена? — отважилась спросить она.
Он не решился дать утвердительный ответ и проворчал:
— Узнаете через час.
Она не поддалась на обман. И смело посмотрела на него, не скрывая
восхищения.
«Что же здесь делает эта красотка?» — В третий раз задался вопросом
Антуан и, указывая на дверь, спросил:
— А где все остальные?
Она чуть заметно усмехнулась:
— Ждут.
— Успокойте их немного, уговорите лечь. Пусть идут спать. Да и вам,
сударыня, тоже следует отдохнуть.
— О, я-то что… — шепнула она, уходя.
— Перенесем малютку на кровать, — предложил Антуан доктору. — Понесем
так же, как прежде, поддержите ее ногу. Уберите валик; пусть голова лежит
вровень с телом. Ну а теперь самое время сделать одно приспособление.
Дайте-ка мне салфетку. И бечевку от свертка. Сейчас мы соорудим аппарат для
вытяжения. Протяните бечевку между перекладинами кровати. Так, хорошо.
Удобная штука — железные кровати. Теперь нам нужен груз — любой! Ну хотя бы
вот этот котелок. А еще лучше — вот тот утюг. Здесь есть все, что душе
угодно. Ну да, он самый, давайте-ка его сюда. Вот так! А завтра все
усовершенствуем, Для небольшого вытяжения пока довольно и этого… Согласны?
Врач не отвечал. Он во все глаза глядел на Антуана, — так, должно быть,
смотрела Марфа на Спасителя, когда Лазарь поднялся из гроба{346}. Он
приоткрыл было рот. Но сказал лишь одно:
— Можно… уложить вашу сумку? — И в робком его тоне сквозило такое
желание услужить, доказать свою преданность, что Антуан почувствовал упоение
властью. Они были одни в комнате. Он подошел к молодому человеку и заглянул
ему в глаза.
— Отличный вы парень, дружище.
У врача перехватило дыхание. Антуан, смущенный еще больше, чем его юный
коллега, не дал ему вымолвить ни слова.
— А теперь отправляйтесь домой, голубчик. Час уже поздний. Нам незачем
оставаться здесь вдвоем. — Тут он чуть поколебался: — Я полагаю, теперь уже
можно сказать, что она спасена. Так я полагаю. Однако на всякий случай я
останусь здесь на ночь, конечно, только с вашего разрешения… — продолжал
Антуан, — ибо помню, что это ваша больная. Именно так. Я вмешался по
необходимости, потому что этого потребовали показания. Не так ли? Но с
завтрашнего дня я передаю малютку в ваши руки. И совершенно спокойно — руки
эти отличные. — С этими словами он проводил врача до дверей. — Если можно,
загляните сюда к двенадцати часам, — добавил он. — Я приду прямо из
больницы. Вместе и обсудим, как лечить ее дальше.
— Метр, я… я так счастлив, что мог…
Антуана впервые величали «метром». И он, упиваясь воскуренным ему
фимиамом, в неудержимом порыве протянул молодому человеку обе руки.
И он, упиваясь воскуренным ему
фимиамом, в неудержимом порыве протянул молодому человеку обе руки. Но
тотчас же овладел собой.
— Да нет же, я не метр, — сказал он, и голос его дрогнул. — Нет,
голубчик мой, я ученик, подмастерье, простой подмастерье. Как вы. Как
другие. Как все. Пробуем, нащупываем… Делаем все, что в силах сделать; и
то уже благо.
Антуан с каким-то нетерпением ждал, чтобы молодой врач ушел. Может
быть, ему хотелось остаться одному? Но лицо его оживилось, когда он услышал
шаги молодой женщины, возвращавшейся в комнату.
— А вы что же, не собираетесь отдыхать?
— Да нет, доктор.
Переубеждать ее он не стал.
Больная застонала; она икнула, и ее стошнило.
— Умница ты, Дедетта! — сказал Антуан. — Очень хорошо! — Он пощупал ее
пульс: — Сто двадцать. Ей становится все лучше и лучше. — Он без улыбки
взглянул на женщину: — Теперь я уже твердо уверен, что мы одержали победу.
Она ничего не ответила, но он почувствовал, что она ему верит. Ему явно
хотелось поговорить с ней, но он по знал, с чего начать.
— Вы вели себя мужественно, — сказал он. И, как всегда, когда смущался,
дерзко пошел к цели: — А какое отношение вы имеете к этой семье?
— Я? Да никакого. Просто соседка. Даже не приятельница. Живу под ними,
на шестом этаже.
— Ну а кто же мать девочки? Ничего не понимаю.
— Ее мать, кажется, умерла. Это была сестра Алины.
— Алины?
— Ну да, служанки.
— Старухи, у которой дрожат пальцы?
— Да.
— Значит, девочка не родня Шалям?
— Нет. Она племянница Алины, ее воспитанница; а живет, разумеется, на
средства господина Жюля.
Они разговаривали вполголоса, чуть наклонившись друг к другу, и Антуан
видел близко-близко ее губы, щеки, все ее яркое лицо, которому утомление
придавало особую прелесть. Он был разбит усталостью и в то же время
лихорадочно возбужден и не в силах был совладать со своими инстинктами.
Ребенок зашевелился во сне. Они вместе подошли к постели. Девочка
приоткрыла и снова закрыла глаза.
— Пожалуй, ей мешает свет, — проговорила молодая женщина и отнесла
лампу подальше от кровати. Потом она подошла к изголовью, обтерла девочке
лоб, покрытый каплями пота. И когда она наклонилась, Антуана, следившего за
ней глазами, словно что-то ударило: под тканью пеньюара китайской тенью
вырисовывалось тело молодой женщины, и он в смятении видел его так
отчетливо, как будто она предстала перед ним нагая. Он затаил дыхание; с
таким ощущением, будто ему слепит глаза, он смотрел, как в полутьме плавно
подымается и опускается ее грудь, подчиняясь ритму дыхания. У Антуана вдруг
похолодели, судорожно сжались руки. Никогда еще так внезапно не налетала на
него такая неистовая страсть.