— Отец у меня был еврей, — объявила она без всякой бравады, как будто
отгадав мысль молодого человека.
Официантка с нарукавниками, как у молочницы, подала карточку.
— Mixed grill?* — предложил Антуан.
______________
* Жареная смесь (англ.).
Лицо Рашели осветилось очень странной улыбкой, которую она, как видно,
не смогла сдержать.
— Отчего вы смеетесь? Ведь это так вкусно. И чего тут только нет. Все
пережарено вместе, почки, бекон, сосиски, котлеты…
— И вдобавок кресс-салат и яблочное суфле, — вставила официантка.
— Знаю, полакомлюсь с удовольствием, — сказала Рашель, и отблески
веселого смеха, который она старалась подавить, казалось, все еще сверкают в
ее загадочных глазах.
— А пить будете?
— Буду — пиво.
— Я тоже. И похолоднее.
Она с хрустом жевала листочки маленького сырого артишока, а он не
сводил с нее глаз.
— Обожаю приправу с уксусом, — сказала она.
— Я тоже.
Ему так хотелось, чтобы их вкусы сходились во всем. Приходилось
сдерживать себя, чтобы не перебивать ее на каждом слове, не восклицать:
«Совсем как я!» Все, что она говорила, все, что делала, совпадало с тем,
чего он от нее ждал. И одевалась она так, как, по его представлению, должна
одеваться избранная им женщина. На ней было старинное ожерелье из янтаря, и
крупные бусины, удлиненные, прозрачные, напоминали какие-то плоды — не то
огромные ягоды винограда из Малаги, не то сливы, налившиеся на солнце. А под
янтарем ее молочно-белая кожа лучилась так, что у него кружилась голова.
Антуану казалось, что возле нее он похож на изголодавшегося, которому
никогда не насытиться. «Как она меня поцеловала!..» — снова подумал он, и
сердце его заколотилось. И вот она здесь, напротив него, точно такая же…
Она улыбалась!
На стол поставили две кружки пенистого пива. Обоим не терпелось его
попробовать. Антуану приятно было сделать первый глоток одновременно с
Рашелью, не сводя с нее глаз; терпкая пенистая влага смочила ему язык, стала
теплой в то самое мгновение, когда тот же ледяной напиток холодил язык
Рашели, и он испытал такое ощущение, будто губы их снова слились. У него
потемнело в глазах, но тут до его сознания дошел ее голос:
— …и женщины помыкают им, как лакеем, — говорила она.
Он взял себя в руки.
— А что за женщины?
— Да мать его и служанка. (Он понял, что Рашель говорит о семье Шаль.)
Старуха называет сына не иначе, как Болван!
— Согласитесь, кличка к нему подходит.
— Не успеет прийти домой, как она уже начинает его пилить. По утрам он
чистит им обувь на лестнице, даже девчушке ботинки чистит.
— Как? Господин Шаль? — посмеиваясь, спросил Антуан.
— Как? Господин Шаль? — посмеиваясь, спросил Антуан. И он представил
себе этого чудака — вот он пишет под диктовку г-на Тибо, вот принимает
вместо патрона какого-нибудь его коллегу из Академии моральных наук.
— Они вступили в сговор и просто грабят его! До того дошло, что
вытаскивают у него из кармана деньги, прикидываясь, будто перед его уходом
чистят ему щеткой спину. А в прошлом году старуха подписала уйму долговых
расписок, тысячи на три-четыре франков — подделала подпись сына. Право, мы
думали, господин Шаль заболеет от огорчения.
— А как же он поступил?
— Разумеется, все выплатил. За полгода, в рассрочку. Не мог же он
донести на мать.
— А мы-то все, встречаясь с ним каждый день, ничего подобного и не
подозревали.
— Вы никогда не бывали у них?
— Никогда.
— Теперь обстановка у них просто нищенская. Но видели бы вы убранство в
их комнатах еще года два тому назад. Зайдешь, бывало, в их квартиру,
выложенную паркетом, с деревянной обшивкой на стенах, изящными панелями над
дверями, — и, право, кажется, что перенесся в век Вольтера. Мебель с
инкрустацией, фамильные портреты, даже старинное серебро.
— Куда же все делось?
— Все тайком распродали эти ведьмы. Возвращается однажды вечером
господин Жюль домой и видит: секретера эпохи Людовика Шестнадцатого как не
бывало, а потом исчезли шпалеры, кресла, стенные часы, миниатюры. Даже
портрет деда — этакого видного молодца в мундире, с треуголкой под мышкой,
перед развернутой картой.
— Дворянское звание, полученное за военные заслуги?
— Вероятно. Он служил в Америке под начальством Лафайета{362}.
Антуан отметил, что она словоохотлива и рассказывает недурно, приводит
красочные подробности. Явно умна. А главное, склад ее ума, манера наблюдать
и запоминать были именно такими, какие он высоко ценил.
— У нас дома он никогда ни на что не жалуется, — сказал Антуан.
— Ну я-то не раз по вечерам видела, как он выползает на лестницу
поплакать!
— Нет, просто не верится! — воскликнул Антуан.
И восклицание его сопровождалось таким живим взглядом, такой улыбкой,
что она сразу забыла обо всем и стала думать только о нем одном.
Он спросил:
— Они и в самом деле дошли до крайней нужды?
— Да какое там! Все деньги старухи прячут в кубышку. И себе ни в чем не
отказывают, уверяю вас. А ему закатывают сцены, если он купит себе грошовую
пастилку! Ах, если бы я вам порассказала все, что о них говорят в доме!..
Например, Алине захотелось… отгадайте-ка чего?.. Женить на себе господина
Жюля! Не смейтесь, она свое чуть-чуть не получила! Действовала в сговоре со
старухой. По счастью, в один прекрасный день они рассорились…
— И Шаль был согласен?
— Э, да он в конце концов согласился бы, ради Дедетты.