..» Не в силах усидеть на месте, он принялся бегать по комнате.
Вдруг он увидел себя беседующим с г-жой де Фонтанен, и лицо его приняло
выражение твердое и разочарованное: «Я сделал все, что было в моих силах.
Пытался действовать лаской, любовью. Предоставил ему полную свободу. И вот
вам. Поверьте, есть такие натуры, с которыми ничего не поделать. У общества
имеется лишь одно средство оградить себя от них — не давать им совершать
преступления. Не зря ведь исправительные колонии именуются Учреждениями
социальной профилактики…»
Услышав шорох, словно заскреблась мышь, он обернулся. Под запертую
дверь скользнула записка.
«Извини за надзирателя. Я уже успокоился. Впусти меня, пожалуйста».
Антуан невольно улыбнулся. Ощутив внезапный прилив нежности, он, не
раздумывая, подошел к двери и отпер ее. Жак стоял в ожидании, опустив руки.
Он был еще так взвинчен, что, потупившись, кусал губы, чтобы не
расхохотаться. Антуан напустил на себя недовольный, высокомерный вид и
вернулся к письменному столу.
— Мне надо работать, — сказал он сухо. — Я и так сегодня потерял из-за
тебя достаточно времени. Чего ты хочешь?
Жак поднял смеющиеся глаза и посмотрел на него в упор.
— Я хочу повидать Даниэля, — объявил он.
Наступило недолгое молчание.
— Ты ведь знаешь, что отец против этого, — начал Антуан. — И я не
поленился растолковать тебе, почему. Помнишь? В тот день мы с тобою
условились, что ты примешь это как свершившийся факт и не станешь
предпринимать никаких попыток возобновить отношения с Фонтаненами. Я поверил
твоему слову. И вот результат. Ты меня обманул — при первом удобном случае
нарушил уговор. Больше я тебе не верю.
Жак всхлипнул.
— Не говори так, Антуан. Совсем все не так. Ты не знаешь. Конечно, я
виноват. Не нужно было писать, не поговорив с тобой. Но это потому, что
тогда мне пришлось бы рассказать тебе еще об одной вещи, а я не мог. — И
добавил шепотом: — Лизбет…
— Не о том речь… — прервал его Антуан, не желая выслушивать
признания, которые смутили бы его больше, чем брата. И, чтобы заставить Жака
переменить тему, сказал: — Я согласен еще на одну попытку, но уже на
последнюю: ты должен мне обещать…
— Нет, Антуан, я не могу тебе обещать не видеться с Даниэлем. Лучше ты
обещай мне, что позволишь мне его увидеть. Выслушай меня, Антуан, не
сердись. Говорю тебе, как перед богом, что ничего не буду больше от тебя
скрывать. Но я хочу увидеться с Даниэлем — и не хочу этого делать без твоего
ведома. Наверно, и он не захочет. Я его просил, чтобы он писал мне до
востребования, а он не пожелал.
Послушай, что он пишет: «Зачем же до
востребования? Нам скрывать нечего. Твой брат всегда был на нашей стороне.
Эти несколько строк я пишу на его имя, чтобы он тебе их передал». А в конце
письма отказывается от встречи, которую я назначил ему за Пантеоном: «Я
рассказал об этом маме. Гораздо было бы проще, если бы ты пришел к нам в
самое ближайшее время и провел у нас воскресенье. Маме вы оба нравитесь,
твой брат и ты, и она поручает мне передать вам приглашение». Видишь, какой
он честный. Папе это все неизвестно, он заранее его осуждает; и на папу я
даже не очень сержусь, но ведь ты, Антуан, совсем не такой. Ты знаешь
Даниэля, понимаешь его, видел его мать; у тебя нет никаких оснований
относиться к нему, как папа. Тебе бы только радоваться, что у меня такой
друг. Я так долго был один! Прости, я говорю не о тебе, ты понимаешь. Но
одно дело ты, другое — Даниэль. Ведь есть же у тебя друзья твоего возраста,
правда? И ты знаешь, что это такое — иметь настоящего друга.
«Откровенно говоря, не знаю…» — подумал Антуан, видя, каким счастьем,
какой нежностью озаряется лицо Жака, когда он произносит слово «друг». Ему
захотелось подойти к брату, расцеловать его. Но глаза Жака горели
воинственно и непримиримо, это уязвляло самолюбие. В нем даже шевельнулось
желание подавить упрямство мальчишки, сломить его. Но вместе с тем энергия
Жака внушала ему уважение. Он ничего не ответил, вытянул ноги и принялся
размышлять. «В самом деле, — думал он, — у меня широкие взгляды, и я должен
согласиться, что запрет, наложенный отцом, довольно нелеп. Этот Фонтанен
может оказать на Жака лишь благотворное влияние. Окружение отличное. Оно мне
могло бы даже помочь в решении воспитательных задач. Да, вне всякого
сомнения, она бы мне помогла, разобралась бы во всем даже лучше меня;
мальчик отнесся бы к ней с доверием; это совершенно замечательная женщина. А
если узнает отец… Ну и что ж? Я уже не ребенок. Кто взял на себя
ответственность за Жака? Я. Стало быть, мой голос — решающий. Я считаю, что
запрет, наложенный отцом, если толковать его буквально, несправедлив и
нелеп; я его обхожу, только и всего. К тому же это еще больше привяжет ко
мне Жака. Он подумает: «Антуан — совсем не то, что папа». И потом, я уверен,
что мать…» Он снова увидел себя перед г-жой де Фонтанен; теперь она
улыбалась; «Сударыня, мне захотелось самому привести к вам брата…»
Он встал, прошелся по кабинету и остановился перед Жаком, — тот стоял
неподвижно, собрав всю свою волю, полный свирепой решимости драться до
конца, преодолеть сопротивление Антуана.
— Должен тебе сказать, поскольку ты меня к этому вынуждаешь: лично я
всегда считал, невзирая на приказы отца, что следует разрешить тебе видеться
с Фонтаненами. Я даже намеревался сам тебя туда отвести, тебе это понятно?
Но я хотел дождаться, чтобы ты немножко пришел в себя, я рассчитывал
повременить с этим до начала учебного года.