Людвигсон решил, что Даниэль хочет
поздороваться с ним, и совсем было собрался жестом пригласить его к столу,
но Даниэль даже вида не показал, что узнает его. Он склонил голову, и взгляд
его утонул в зеленых глазах, с готовностью и со страхом смотревших на него.
Она покорно поднялась. Он молча обнял ее за талию, прижал к себе и увлек в
тот зал, где находился оркестр.
Людвигсон и мамаша Жюжю так и остались сидеть, следя глазами за парой.
И только немного погодя они переглянулись.
— Какая наглость! — прошипела мамаша Жюжю. Ее двойной подбородок
вздрагивал от волнения и гнева.
Людвигсон поднял брови и промолчал. Землистый цвет лица скрадывал его
бледность. Он протянул к бокалу, стоящему перед ним, свою огромную руку с
темными ногтями, напоминающими сердолик, и омочил губы в вине.
Мамаша Жюжю все не могла отдышаться, словно только что откуда-то
прибежала.
— Больше этому молокососу у вас работать не придется, надеюсь! —
заметила она, ехидно посмеиваясь с мстительным видом.
Он, казалось, был удивлен.
— Господину де Фонтанену? Помилуйте, отчего же?
И он усмехнулся, разыгрывая из себя важного барина, который выше всех
этих мелочей, и, проявив превосходную выдержку, натянул перчатки. А может
быть, его и в самом деле забавляла вся эта история? Он вытащил бумажник,
швырнул на стол банкнот и, встав, на прощание вежливо поклонился мамаше
Жюжю. У входа в танцевальный зал он остановился на пороге, подождал, пока не
покажутся Даниэль и Ринетта. Даниэль перехватил его сонный взгляд — в нем
были и злость, и зависть, и восхищение; а вскоре увидел, как Людвигсон
быстро пошел к выходу, лавируя вдоль диванов, и скрылся в застекленном
дверном тамбуре, который будто втянул его и вышвырнул на улицу.
Даниэль танцевал бостон медленно, не делая лишних движений, вскинув
голову, танцевал неутомимо, с каким-то равнодушным и в то же время
непринужденным видом; ноги его скользили, не отрываясь от паркета. А она,
оглушенная, опьяненная, не могла понять, что с ней творится, — то ли ее
охватил восторг, то ли отчаяние, — и послушно следовала каждому его
движению; казалось, она слилась с ним и ни с кем, кроме него, никогда не
танцевала. Прошло десять минут; они уже танцевали одни, — другие пары, давно
утомившись, окружили их кольцом. Минуло еще пять минут. Они все еще
танцевали. Наконец оркестр в последний раз проиграл мелодию и умолк.
Они танцевали до последнего аккорда; она, чуть не теряя сознания,
прильнула к его плечу; он, торжественно-спокойный, опустив глаза, словно
пряча их, порой обдавал ее горящим взглядом, и она вздрагивала не то от
ненависти, не то от страсти.
Раздались аплодисменты.
Даниэль отвел Ринетту к столику Людвигсона и сел как ни в чем не бывало
на освободившееся место; он велел подать четвертый бокал, наполнил его асти
и весело поднял, приветствуя мамашу Жюжю, а потом выпил до дна.
— Ну и пойло, — заметил он.
Ринетта закатилась нервным смехом, и на ее глаза навернулись слезы.
Мамаша Жюжю с восхищением смотрела на Даниэля — ярости ее как не
бывало. Она поднялась, повела плечами и, вздохнув, шутливо сказала:
— «Все это ерунда, было бы здоровье».
Спустя полчаса Ринетта и Даниэль вышли вместе из заведения тетушки
Пакмель.
Недавно прошел дождь.
— Прикажете автомобиль? — спросил грум.
— Пройдемся немного, — предложила Ринетта. В ее голосе послышались
мягкие нотки, что с радостью отметил Даниэль.
Несмотря на ливень, недавно омывший улицу, стояла духота, как перед
грозой. Вокруг было безлюдно и довольно темно. Они медленно шли по мокрому
блестящему тротуару.
Навстречу им попался солдат-пехотинец. Он вел двух женщин, обняв их за
талию, и, забавы ради, заставлял их идти в ногу, покрикивая:
— Раз, два! Да не так! Подскок на левой ноге: раз, два!
И смех еще долго звучал на улице между безмолвными домами.
Выходя из бара, она все ждала, что он сейчас же возьмет ее под руку, но
Даниэль так упивался ожиданием, что испытывал острое наслаждение, продлевая
его, доводя себя до нервозного состояния. Но вот вдали сверкнула молния, и
Ринетта первая приблизилась к нему.
— Гроза еще не прошла, сейчас опять начнется дождь.
— Это будет дивно, — произнес он нежным тоном, говорящим о многом. Но
для нее это было чересчур тонко, да и сдержанность Даниэля ее стесняла. Она
произнесла:
— Знаете, наверняка я вас где-то видела.
Он улыбнулся в темноте; был ей благодарен за эти избитые приемы. Он не
подозревал, что она и в самом деле уверена, что где-то встречала его прежде.
Из озорства он был готов ответить: «И я тоже». И тут они стали бы делать
всякие предположения. Но гораздо забавнее было возбуждать ее любопытство,
храня молчание.
— Почему вас зовут Пророком? — спросила она после паузы.
— Потому что мое имя Даниэль{322}.
— Даниэль, а по фамилии?
Он немного поколебался — не любил разоблачать себя даже в пустяках.
Впрочем, ничего подлого, ничего хитрого в любопытстве Ринетты он не
почувствовал, и ему было как-то неловко назвать себя вымышленной фамилией.
Он произнес:
— Даниэль де Фонтанен.
Она ничего не сказала, только вдруг подалась вперед. Решив, что она
оступилась, он хотел ее поддержать, но она резко отстранилась. Из духа
противоречия он решил ее обуздать, приблизился к ней, хотел было взять ее
под руку, но она увернулась, отскочила в сторону и бросилась бежать совсем в
другом направлении, свернув в какой-то переулок. Он решил, что это игра, и с
готовностью принял в ней участие. Впрочем, ему показалось, что она и в самом
деле убегает от него, бежит все быстрее и быстрее, и ему нелегко было за ней
угнаться, даже идя быстрым шагом.