Пять
одинаковых комнат выходили в коридор, выкрашенный охрой. Г-н Фем объяснил,
что, поскольку Жак у них единственный особый, а другие комнаты пустуют, то в
одной из них ночует приставленный к Жаку служитель, а остальные используются
под кладовые.
— А вот и камера нашего узника! — провозгласил директор и щелкнул
пухлым пальчиком Жака, который оторопело взглянул на него и посторонился,
пропуская вперед.
Антуан с жадным интересом осматривал комнату. Она походила на
гостиничный номер, скромный, но опрятный. Оклеенная обоями в цветочках, она
казалась довольно светлой, хотя свет проникал лишь сверху, через две фрамуги
с матовыми стеклами, забранными решеткой; комната была очень высокая, и
окошки эти располагались метрах в трех от полу, под самым потолком. Солнце
сюда не проникало, но в комнате было жарко натоплено, даже чересчур жарко, —
здесь проходил калорифер из административного здания. Обстановка состояла из
соснового шкафа, двух плетеных стульев и черного стола, на котором в боевом
порядке выстроились учебники и словари. На маленькой кровати, прямоугольной
и плоской, как бильярд, виднелись свежие простыни. Умывальный таз стоял на
чистой салфетке, несколько нетронутых полотенец висели на вешалке.
Этот тщательный обзор окончательно смутил Антуана. Все, что он видел на
протяжении последнего часа, было прямой противоположностью тому, что он
ожидал здесь увидеть. Жак жил, совершенно не соприкасаясь с остальными
воспитанниками; отношение к нему было внимательным и приветливым; директор
оказался славным малым, менее всего похожим на тюремщика; все сведения,
сообщенные г-ном Тибо, были точны. Как ни был Антуан упрям, ему пришлось
отказаться от всех своих подозрений.
Он перехватил устремленный на него директорский взгляд.
— У тебя здесь и правда хорошо, — поспешно сказал он, обращаясь к Жаку.
Не отвечая, Жак снял пальто и шляпу; служитель взял их у него и повесил
на вешалку.
— Ваш брат говорит, что у вас здесь хорошо, — сказал директор.
Жак стремительно обернулся. Он был крайне учтив и благовоспитан; брат
за ним этого не знал.
— Да, господин директор, очень хорошо.
— Не будем преувеличивать, — отозвался тот с улыбкой. — Здесь у нас все
по-простому, мы следим лишь, чтобы соблюдалась чистота. Впрочем, за это надо
благодарить Артюра, — прибавил он, глядя на служителя. — Койку заправляет,
как для инспекторского смотра…
Лицо Артюра озарилось. Антуан не мог сдержать дружелюбной улыбки. У
Артюра была круглая голова, мягкие черты лица, светлые глаза, честный взгляд
и приятная улыбка. Он стоял в дверях и теребил усы, которые казались
белесыми на его загорелом лице.
«Вот он, этот тюремщик, которого я уже видел в мрачном подземелье, с
тусклым фонарем и связкой ключей», — подумал Антуан; в душе подсмеиваясь над
собой, он подошел к столу и стал весело рассматривать книги.
— Саллюстий? Ты делаешь успехи в латыни? — спросил он, и на его лице
мелькнула насмешливая улыбка.
Ему ответил г-н Фем.
— Может быть, я зря говорю это при нем, — сказал он с притворной
нерешительностью, показывая глазами на Жака. — Однако следует признать, что
учитель его прилежанием доволен. Мы работаем по восемь часов в день, —
продолжал он уже более серьезно. Подойдя к висевшей на стене классной доске,
он поправил ее, не переставая говорить. — Но это не мешает нам ежедневно и в
любую погоду — ваш батюшка придает этому особенное значение — предпринимать
долгие, занимающие не менее двух часов пешие прогулки вдвоем с Артюром. Оба
они отличные ходоки, и я разрешаю им всякий раз менять маршрут. Со старым
Леоном было по-другому; думается, они не ходили тогда особенно далеко; но
зато собирали лекарственные травы вдоль дороги. Верно я говорю? Должен вам
доложить, что дядюшка Леон в молодые годы был аптекарским учеником, он
отлично разбирался в травах и знал их латинские названия. Это было весьма
поучительно. Но все же я предпочитаю, чтобы они побольше бывали на свежем
воздухе, это для здоровья полезней.
Пока г-н Фем говорил, Антуан несколько раз взглядывал на брата.
Казалось, Жак слушает словно сквозь сон и временами ему приходится делать
над собою усилие, чтобы понять, о чем идет речь: тогда у него тревожно
приоткрывался рот и вздрагивали ресницы.
— Боже мой, я все болтаю, а ведь Жак так давно не виделся со своим
старшим братом! — воскликнул г-н Фем и попятился к дверям, фамильярно
подмигивая. — Вы отправитесь домой одиннадцатичасовым поездом? — спросил он.
Антуан еще и не думал об отъезде. Но тон г-на Фема исключал всякое
сомнение на сей счет, и Антуан ощутил, что не в силах будет отказаться от
представлявшейся ему возможности поскорее отсюда удрать; унылость
обстановки, равнодушие брата — все это угнетало его; разве он не выяснил
того, что хотел? Ему здесь больше нечего было делать.
— Да, — сказал он, — к сожалению, я должен вернуться пораньше, ко
второму обходу…
— И не жалейте: следующий поезд пойдет только вечером. До скорого
свидания!
Братья остались вдвоем. Оба были смущены.
— Садись на стул, — сказал Жак, собираясь сесть на кровать.
Но, заметив второй стул, он спохватился и предложил его Антуану,
повторив самым естественным тоном:
— Садись на стул, — словно просто говорил «садись».
И сел сам.
Это не укрылось от Антуана, прежние подозрения вернулись к нему, и он
спросил:
— Обычно у тебя один только стул?
— Да. Но Артюр принес нам свой, как в те дни, когда у меня урок.
Антуан переменил тему.
— У тебя и правда здесь неплохо, — заметил он, снова осматриваясь
вокруг.