Наконец, после тысячи отсрочек, прошлой весной
мадемуазель де Вез согласилась на разлуку с племянницей. Жиз провела лето в
Англии. Но эти четыре месяца не дали результатов, на которые она надеялась:
она стала жертвой недобросовестных сыщиков и только нажила неприятности.
Теперь же, продав кое-какие драгоценности и накопив некоторую сумму денег,
она собиралась действовать разумно, связаться с нужными людьми. Ей удалось
наконец вступить в переговоры с солидным сыскным агентством и — самое
главное — заинтересовать своим романтическим предприятием дочь лондонского
Comissioner of Metropolitan Police*, у которого ей предстояло завтракать,
как только она вернется в Лондон; хозяин дома мог оказать ей неоценимую
поддержку. Как же можно было не надеяться?..
______________
* Начальника столичной полиции (англ.).
Жиз поднялась наверх, в квартиру г-на Тибо. Ей пришлось позвонить:
тетка никогда не доверяла ей ключа от квартиры.
«Да, как же можно не надеяться?» — сказала она самой себе. И внезапно
уверенность в том, что она разыщет Жака, до такой степени овладела ею, что
она преисполнилась душевной бодрости. Антуан сказал, что г-н Тибо сможет
протянуть месяца три. «Три месяца? — подумала она. — Я разыщу его раньше!»
Тем временем там, внизу, в комнате Жака, взгляд Антуана, стоявшего
перед дверью, которую, уходя, закрыла за собой Жиз, словно расплющивался об
эту плотную, непроницаемую деревянную перегородку.
Он чувствовал, что дошел до предела. До сих пор его воле, — которая
обычно крепла тем больше, чем большие трудности вставали перед ней, и
выходила из борьбы победительницей, — никогда не приходилось бесплодно
рваться к неосуществимому. Но теперь что-то как будто отрывалось от него. Он
был не из тех людей, которые упорствуют, не питая надежды на успех.
Он нерешительно сделал два шага, заметил в зеркале свое отражение,
приблизился, облокотился на каминную доску и, напрягая черты лица, несколько
секунд созерцал свой облик, глядя прямо себе в глаза. «А что, если бы она
вдруг сказала: «Да, женись на мне»?.. Он вздрогнул: запоздалый страх. «Как
глупо играть такими вещами!» — пробормотал он, повернувшись на каблуках, и
вдруг вспомнил: «Черт возьми, пять часов… А королева Елизавета!»
Он быстрыми шагами направился в лабораторию. Но Леон со своим неизменно
тусклым взглядом и блуждающей, слегка насмешливой улыбкой остановил его:
— Господин Рюмель ушел. Он записался на послезавтра, в тот же час.
— Отлично, — с облегчением произнес Антуан.
И этого маленького удовлетворения оказалось в данную минуту достаточно,
чтобы почти развеять его тревогу.
Он прошел к себе в кабинет, пересек его по диагонали и, приподняв
портьеру привычным жестом, который всегда доставлял ему известное
удовольствие, открыл дверь в приемную.
— Смотри-ка, — сказал он мимоходом, слегка ущипнув за щеку бледного
мальчугана, который подошел к нему, порядком робея. — Ты один — как большой?
Ну, как поживают папа и мама?
Он завладел ребенком, привлек его к окну, сел на табурет спиной к свету
и осторожным, но властным движением откинул назад послушную головку, чтобы
посмотреть его горло.
— Отлично, — пробормотал он, — вот теперь это и вправду можно назвать
миндалинами…
Он сразу же обрел тот живой и звонкий, немного резкий голос, который
действовал на больных, как тонирующее средство.
Теперь он сидел, внимательно склонившись над своим юным пациентом; но
внезапно его охватил прилив оскорбленной гордости, и он не мог удержаться от
мысли: «Все равно, если захочу, ее всегда можно будет вызвать
телеграммой…»
VIII
Провожая мальчугана, он очень удивился, увидев, что в передней на
скамейке сидит мисс Мэри, англичанка с нежным румянцем…
Когда он подошел к ней, она встала и встретила его долгой, молчаливой,
чарующей улыбкой; а затем с решительным видом протянула ему голубоватый
конверт.
Все ее поведение, столь не похожее на сдержанность, которую она
проявляла два часа тому назад, загадочный и вместе с тем решительный взгляд
невольно подсказывали Антуану мысль, что все это неспроста.
Пока он стоял, заинтересованный, в передней и разрывал конверт,
украшенный гербом, англичанка сама направилась к нему в кабинет, дверь
которого оставалась открытой.
Разворачивая письмо, он последовал за ней.
«Дорогой доктор!
У меня к вам две небольшие просьбы, и, чтобы они не были дурно приняты,
я поручаю передать их вам самому привлекательному посланцу, какого только
смогла отыскать.
Во-первых, по своей глупости, только после того, как мы ушли от вас,
моя легкомысленная Мэри призналась мне, что уже несколько дней чувствует
себя скверно и что по ночам кашель не дает ей спать. Не будете ли вы так
любезны внимательно осмотреть ее и что-нибудь прописать?
Во-вторых, у нас в имении есть человек, бывший егерь, которого ужасно
мучит суставной ревматизм. В такое время года это просто пытка. Симон
сжалился над несчастным и делает ему впрыскивания для успокоения боли. В
нашей домашней аптечке всегда был морфий, но после недавних приступов его
запас совершенно иссяк, и Симон велел мне привезти еще, а без рецепта это
невозможно. Я совсем забыла сказать вам об этом, когда была у вас. Было бы
очень мило с вашей стороны, если бы вы передали моей очаровательной
посланнице рецепт, если возможно, с правом повторить, так чтобы я могла
сразу получить пять-шесть дюжин капсул по кубическому сантиметру.