Рашель почувствовала разочарование.
А старуха продолжала унылым голосом:
— Целое утро он места себе найти не мог. Ох, воскресенье ужасный день,
когда в доме есть мужчины. Я все надеялась, что беда с девочкой его
образумит, он покладистее станет. Да куда там! Уже сегодня с утра что-то
надумал, а что, господь ведает! Ходит с кислой рожей — я эту рожу
давным-давно знаю, пятьдесят лет с гаком с сынком своим мучаюсь. К обедне
отправился за час, а то и побольше до начала. Ну, как по-вашему, разве это
дело? И все домой не возвращается. Погодите-ка, — сказала она, вдруг поджав
губы, — вот и он. На ловца и зверь бежит… Заклинаю тебя, Жюль, —
продолжала она, оборачиваясь к сыну, который вошел на цыпочках, — не хлопай
ты так дверями. Подумай не только о моем больном сердце, Дедетту пощади:
ведь она так и помереть может.
Господин Шаль и не пытался оправдываться. Он был рассеян, явно чем-то
озабочен.
— Пойдемте, взглянем на малютку, — предложила ему Рашель. И как только
они очутились у постели девочки, которая снова уснула, Рашель тотчас же
спросила: — Вы давно знакомы с доктором Тибо?
— Что? — переспросил Шаль.
В его глазах появилось испуганное выражение, но он улыбнулся с
проницательным видом, повторил: «Что?» — и тут же умолк. Затем, как человек,
решившийся доверить тайну, он круто повернулся к ней и сказал:
— Послушайте, мадемуазель Рашель, вы были так добры к Дедетте, что я
осмеливаюсь попросить вас об одной услуге. Я просто убит всем этим и сегодня
утром прямо голову потерял; право, следует еще разок туда сходить… И
медлить нечего. Но так-так страшно во второй раз подойти к этому окошечку
совсем одному! Не отказывайте мне, — говорил он умоляющим толом. — Честное
слово, мадемуазель Рашель, это отнимет у вас не больше десяти минут.
Она, улыбаясь, дала согласие, так ровно ничего и не поняв из его
разглагольствований, и заранее готова была позабавиться чудачествами этого
юродивого, к тому же она не прочь была остаться с ним с глазу на глаз и
расспросить об Антуане. Но за всю дорогу он, казалось, так и не услышал ни
одного ее вопроса и не раскрыл рта. Было уже далеко за полдень, когда они
пришли в полицейскую часть. Комиссар только что ушел. У г-на Шаля до того
вытянулось лицо, что дежурный полицейский чин даже озлился:
— Поскольку я нахожусь здесь, значит, я его заменяю. Что вам угодно?
Господин Шаль боязливо взглянул на него и, уже не осмеливаясь уйти,
пустился в объяснения:
— Я, знаете ли, все обдумал. И мне надо кое-что добавить к своему
заявлению.
— К какому еще заявлению?
— Да я уже приходил утром и все передал — вон в то окошечко.
— Ваша фамилия? Сейчас найду дело.
Любопытство Рашели было возбуждено, и она подошла поближе.
Любопытство Рашели было возбуждено, и она подошла поближе. Полицейский
чин быстро вернулся с папкой в руках и осмотрел посетителя с ног до головы.
— Шаль? Жюль-Огюст? Это вы и есть? О чем идет речь?
— Да я, знаете ли, опасаюсь, что господин комиссар не совсем ясно
понял, где я нашел деньги.
— «Улица Риволи», — сказал полицейский, заглянув в какой-то листок.
Господин Шаль усмехнулся с таким видом, будто выиграл пари.
— Так и есть! Нет, это не совсем точно. Я снова там побывал и, ей-богу,
на месте мне вспомнились такие подробности, которые следовало бы для пользы
дела отметить, чтобы до конца быть порядочным. — Он кашлянул в кулак и
продолжал: — В общем-то, не смею утверждать, что… это было на улице,
скорее в Тюильри. Да-да. Я был в Тюильрийском саду, понятно? Я даже посидел
на каменной скамейке — она вторая от газетного киоска, когда идешь от
площади Согласия к Лувру. Значит, так: сидел и держал в руке тросточку.
Сейчас сами увидите, отчего я так настаиваю именно на этой подробности.
Вижу: мимо проходит господин с дамой, а за ними тащится мальчишка. А они
между собой разговаривают, и я даже подумал — вот ведь пара какая, сумели и
семью свою создать, и сына имеют, и все такое прочее… Видите, я вам все
говорю. И тут мальчишка проходит мимо скамьи, на которой я сижу, и падает. И
вопит. Не в моем обыкновении проявлять душевную слабость — сижу себе, не
двигаюсь. А мамаша кидается к нему. Становится на колени перед мальчишкой,
прямо против меня, почти у моих ног — я тут при чем, не правда ли? Ну и
вытаскивает из своей дамской сумочки, которую в руках держит, носовой платок
или какую-нибудь там тряпицу, чтобы утереть лицо мальчишке. А я все сижу
себе и сижу. И тут, значит, когда они ушли, — говоря это, он поднял вверх
указательный палец, — я стал ворошить тростью, кончиком трости, песок и
вдруг вижу — деньги. Припомнил все это я уже после. Я всегда был, как
говорится, человек щепетильный. Мадемуазель может это засвидетельствовать:
прожил я пятьдесят два года, и упрекнуть мне себя как есть не в чем; это
надо учесть. И, значит, зря я не болтаю. Ну вот и появилась у меня такая
мысль: может, эта дама и ее сумочка имеют какое-то отношение к деньгам, и я
вам это со всей прямотой и высказываю.
— А догнать их было нельзя? — спросила Рашель.
— Да нет, ушли далеко.
Полицейский чин отвел глаза от бумаг.
— А можете ли вы, по крайней мере, описать их приметы?
— Про господина ничего сказать не могу. А дама была одета в темное,
дать ей можно лет тридцать. У мальчишки был паровоз. Да, точно вам говорю,
такая подробность — паровозик. Именно паровозик, так его и назовем; я хочу
сказать — вот такой величины. Мальчишка тащил его за собой. Вы записываете?
— Будьте покойны. Вы все сказали?
— Все.
— Благодарю вас.