Она удержалась и не подняла голову, а все смотрела, не
отводя взгляда, на руку без перчатки и уже не досадовала, что отправилась в
такое путешествие. К чему уезжать? Она явилась по доброй воле, под натиском
чувств, внушенных ей его мольбой; ничего плохого от этого не случится. И
тотчас же, чтобы отогнать всякое желание уехать, она призвала на помощь свою
веру и почувствовала, что снова укрепилась духом. Никогда еще в часы
сомнений божественная сила не покидала ее надолго.
Экипаж катился по большому городу, полному воздуха, с обширными
перспективами. Еще не открылись ставни магазинов, но по тротуарам уже шли на
работу люди. Кучер свернул на неширокую улицу, как бы составленную из
отдельных кусков мостовой, соединенных горбатыми мостиками: улица перерезала
ряд параллельных каналов, окаймленных домами; плоские, высокие, узкие
фасады, в большинстве своем красные, с белыми оконными рамами, отражались в
почти недвижимых водах меж ветвями ив, склонившихся вдоль набережных. Г-жа
де Фонтанен почувствовала, что она на чужбине.
— Как поживают дети? — осведомился Жером.
Она заметила, что он не сразу решился заговорить о них, что он
взволнован и на этот раз даже не пытается скрыть свою растерянность.
— Превосходно.
— Как Даниэль?
— Он в Париже, работает. Приезжает на досуге в Мезон.
— А вы сейчас в Мезоне?
— Да.
Он умолк; вероятно, ему вспомнился парк, знакомый дом на опушке.
— А… Женни?
— Она здорова.
Он словно спрашивал ее взглядом, умолял ответить, и она добавила:
— Она очень выросла; сильно изменилась.
Веки Жерома дрогнули. Он негромко сказал, пересиливая себя, и голос у
него от этого стал какой-то чужой:
— Ну конечно же! Должно быть, сильно изменилась…
Тут он снова умолк, отвернулся и вдруг, проведя рукой по лбу, глухо
воскликнул:
— Ах, все это ужасно! — И без всякого перехода заявил: — Тереза, я сижу
почти без денег.
— Я привезла, — живо отозвалась она.
Это был вопль отчаяния, и сначала она даже обрадовалась, что может
утешить Жерома. Но тотчас же возникла оскорбительная мысль: Ноэми вовсе и не
больна, ей нарочно все это так преподнесли, заставили приехать только из-за
денег! Поэтому она вздрогнула от негодования, когда Жером, подождав немного,
не выдержал и спросил с униженным выражением:
— Сколько?
На миг ею овладело искушение приуменьшить цифру.
— Все, что мне удалось собрать, — сказала она. — Три тысячи франков с
небольшим.
Он пробормотал:
— Ах, благодарю… благодарю… Если б вы только знали, Тереза!..
Главное, отдать пятьсот флоринов врачу…
Экипаж въехал на каменный мост, перекинутый через канал, напоминавший
многоводную реку, загроможденную судами; потом свернули в предместье, по
узким улочкам выехали на пустынную площадь и остановились у входа в часовню.
.. благодарю… Если б вы только знали, Тереза!..
Главное, отдать пятьсот флоринов врачу…
Экипаж въехал на каменный мост, перекинутый через канал, напоминавший
многоводную реку, загроможденную судами; потом свернули в предместье, по
узким улочкам выехали на пустынную площадь и остановились у входа в часовню.
Жером сошел, уплатил кучеру, взял саквояж и, пропустив Терезу вперед,
стал как ни в чем не бывало подниматься по ступеням и толкнул створку двери.
Что это — часовня, церковь, а может быть — синагога?
— Приношу свои извинения, — тихо сказал он, — не хотелось подъезжать на
извозчике к дому. За иностранцами тут слежка; потом все объясню. — И уже
другим тоном, с учтивой улыбкой светского человека продолжал: — К тому же
приятно немного прогуляться, не правда ли? Утро такое теплое!.. Я пойду
вперед, покажу дорогу.
Она молча пошла вслед за ним. Экипажа на площади уже не было. Жером вел
ее по сводчатому проходу, который уступами выходил на набережную канала;
нижние этажи домов, стоявших на другом берегу, вереницей отражались в воде.
Солнце играло на кирпичах, на блестящих стеклах окон, где пестрели настурции
и герань. Набережная забита была людьми, ящиками, корзинами, — тут под
открытым небом раскинулся рынок; из парусных лодок выгружали всякий хлам,
подержанные вещи и цветы — к их аромату примешивался затхлый запах стоячей
воды.
Жером обернулся.
— Не очень устали, друг мой?
Так же нараспев, по-прежнему, произнес он «дру-уг». Она опустила голову
и не ответила.
А он и не подозревал, какое причиняет ей волнение; он указал на
противоположный берег, на островерхий дом, к которому вел пешеходный мостик,
и произнес:
— Вот туда мы и идем. О да, более чем скромно… Простите, что принимаю
вас в такой убогой обстановке.
И в самом деле, дом был с виду небогат, хотя свежеокрашен под красное
дерево и обшит белыми досками, так что напоминал хорошо ухоженную яхту. На
оранжевых шторах второго этажа — все они были опущены — Тереза прочла
надпись, сделанную без всяких вычур.
«Pension Roosje Matilda»*
______________
* «Пансион Росье Матильда» (голл.).
Значит, Жером живет в меблированных комнатах, в чужом доме, и у нее не
будет неприятного осадка при мысли, что они приняли ее у себя. И она
почувствовала облегчение.
Они уже шли по мостику. Штора на одном из окон первого этажа
колыхнулась. Вот как, Ноэми подсматривает?.. Г-жа де Фонтанен выпрямилась. И
только тут заметила между двумя окнами первого этажа вывеску, аляповато
разрисованный лист железа: аист возле гнезда, из которого вот-вот выползет
голый младенец.
Они вошли в коридор, затем поднялись по лестнице, благоухавшей воском
для натирки полов.