Старшая, Клотильда,
грубоватая, преданная, но не слишком услужливая, болтливая, но работящая,
сохранила в обращении ту же деревенскую простоту и тот же сочный язык, что и
ее мать, так как долгое время служила на ферме у себя на родине; она теперь
исполняла обязанности кухарки. Другая, Адриенна, более обтесанная, чем ее
старшая сестра, воспитывалась в монастыре и всегда служила по домам в
городе; она любила тонкое белье, романсы, букетики цветов у себя на рабочем
столике и торжественную службу в церкви св. Фомы Аквинского.
Первой, как всегда, заговорила Клотильда:
— Мы пришли из-за матери, господин Антуан. Ей, бедняге, уже дня
три-четыре вроде бы совсем плохо. На животе у нее, вот тут, справа, какая-то
опухоль. Ночью ей все не спится, а как она утром пойдет по своей нужде, так,
слышно, хнычет там, точно дитя малое! Но она крепится, маменька-то, и ничего
говорить не хочет! Надо, чтобы господин Антуан пришел, будто невзначай, —
верно говорю, Адриенна? — а потом вдруг сам бы заметил, что у нее гуля под
фартуком.
— Это не трудно, — сказал Антуан, вынимая записную книжку, — завтра я
под каким-нибудь предлогом зайду на кухню.
Пока Клотильда объясняла, Адриенна меняла Антуану тарелки, придвигала
ему хлебницу, словом, по привычке старалась всячески услужить.
Она не проронила еще ни слова. Но теперь обратилась к нему неуверенным
тоном:
— А скажите, господин Антуан, это… это… очень опасно?
«Опухоль, которая так быстро увеличивается… — подумал Антуан. —
Рискнуть на операцию в таком возрасте!» С беспощадной точностью представил
он себе, что могло произойти в дальнейшем: чудовищное разрастание опухоли,
повреждения, которые она причинит, постепенное удушение прочих органов…
Еще хуже: ужасное медленное разложение — участь стольких больных,
превращающихся в полутрупы…
Подняв брови и недовольно выпятив губу, он малодушно старался укрыться
от этого боязливого взгляда, которому не сумел бы солгать. Он оттолкнул
тарелку и неопределенно повел рукой. К счастью, толстая Клотильда, которая
не могла выносить молчания, не нарушая его, уже ответила вместо Антуана:
— Да разве можно что-нибудь сказать заранее? Господину Антуану надо
сперва поглядеть. Я только одно знаю: мужа моего покойного мать померла от
простуды, а у нее перед тем пятнадцать лет живот был весь раздут!
XI
Через четверть часа Антуан подходил к дому номер тридцать семь-бис на
улице Вернейль.
Старые строения окружали темный дворик. Квартира номер три оказалась на
седьмом этаже у входа в коридор, где воняло газом.
Робер открыл ему дверь, держа в руках лампу.
— Как твой брат?
— Выздоровел!
Лампа освещала взгляд мальчика, прямой, веселый, немного жесткий, не по
годам зрелый взгляд, и все его лицо, напряженное от рано развившейся
энергии.
Антуан улыбнулся.
— А ну, посмотрим!
И, взяв у него лампу, приподнял ее, чтобы оглядеться.
Посреди комнаты стоял круглый стол, покрытый клеенкой. Робер,
по-видимому, писал: большая конторская книга лежала между откупоренной
бутылкой чернил и стопкой тарелок, на которой красовались ломоть хлеба и два
яблока, образуя скромный натюрморт. Комната была чисто прибрана и казалась
почти комфортабельной. В ней было тепло. На маленькой плитке перед камином
мурлыкал чайник.
Антуан подошел к высокой кровати красного дерева, стоявшей в глубине
комнаты.
— Ты спал?
— Нет.
Больной, который, видимо, только что проснулся, привскочил, опираясь на
здоровый локоть, и таращил глаза, улыбаясь без малейшей робости.
Пульс был нормальный. Антуан положил на ночной столик захваченную им с
собой коробку с марлей и начал развязывать бинты.
— Что это у тебя кипит на печке?
— Вода. — Робер засмеялся. — Мы собирались заварить липовый цвет,
который дала мне привратница. — Тут он лукаво подмигнул. — Хотите? С
сахаром? О, попробуйте! Скажите «да»!
— Нет, нет, благодарю, — весело сказал Антуан. — Но мне нужна кипяченая
вода, чтобы промыть рану. Налей-ка в чистую тарелку. Отлично. Теперь мы
подождем, пока она остынет.
Он сел и посмотрел на мальчиков, которые улыбались ему, как старому
другу. Он подумал: «На вид честные ребята. Но кто может поручиться?»
Он повернулся к старшему:
— А как это случилось, что вы, в таком еще возрасте, юные, живете тут
совсем одни?
Ответом был неопределенный жест, движение бровей, как бы говорившее:
«Ничего не поделаешь!»
— Где ваши родители?
— О, родители… — заметил Робер таким тоном, точно это была давнишняя
история. — Мы прежде жили с теткой. — Он задумался и указал пальцем на
большую кровать. — А потом она померла ночью, десятого августа, вот уже
больше года. Было здорово трудно, правда, Лулу? К счастью, мы в дружбе с
консьержкой; она ничего не сказала хозяину, мы и остались.
— А квартирная плата?
— Вносится.
— Кем?
— Да нами.
— А деньги откуда?
— Зарабатываем, как же иначе. То есть я зарабатываю. А что касается
его, так тут-то и загвоздка. Ему нужно подыскать что-нибудь другое. Он
служит у Бро, знаете, на улице Гренель? Мальчиком на посылках. Сорок франков
в месяц на своем питании. Это ведь не деньги, правда? Подумайте, одних
подметок сколько износишь!
Он замолчал и с любопытством наклонился, так как Антуан только что снял
компресс. Гноя в нарыве скопилось очень немного; опухоль на руке спала, и, в
общем, рана имела вполне приличный вид.