— А как чудесен парк нынче утром! Тебе повезло — живешь в таком
обрамлении!
— Живи и ты так — от тебя одного зависит, — возразил Жак.
Даниэль поднялся.
— Э, да я и сам знаю, — уступчиво ответил он с мечтательным и чуть
озорным выражением лица. — Но я — не то что ты… Ну, дружище, — сказал он,
приближаясь и меняя тон, — кажется, у меня завязывается чудесный роман!
— Зеленоглазая крошка?
— Зеленоглазая?
— Та, что была в баре Пакмель.
Даниэль остановился, посмотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, и
странная улыбка мелькнула на его губах.
— Ринетта? Да нет — новая встреча, еще лучше! — Он замолчал, задумался.
— Да, Ринетта — девица своенравная, — сказал он после паузы. — Вообрази, она
меня бросила! Да, через несколько дней!
Он засмеялся, как человек, с которым ничего подобного в жизни еще не
случалось.
— Тебя, писателя, она, пожалуй, и увлекла бы. А меня утомляла. Никогда
я еще не встречал такой непонятной женщины. Я и по сей день спрашиваю себя —
да любила ли она меня хоть десять минут кряду; но зато когда любила!..
Бесноватая!.. Должно быть, прошлое у нее довольно подозрительное и не дает
ей покоя. Знаешь, если б мне сказали, что в прошлом она участница
какой-нибудь преступной шайки, я бы, право, ничуть не удивился.
— Ты с ней теперь совсем не встречаешься?
— Нет. Даже не знаю, что с ней сталось; она больше не появлялась у
Пакмель… Порой я о ней скучаю, — добавил он, помолчав. — Да это я так
только говорю, а в сущности, длиться все это не могло, она бы скоро стала
невыносимой. Ты даже не представляешь себе, до чего она назойлива!
Непрерывно задавала вопросы. Вопросы о моей личной жизни. Ну да! О моей
семье, о матери, сестре, и того лучше — об отце!
Несколько шагов он прошел молча, потом продолжал:
— Но так или иначе, а у меня связано с ней одно великолепное
воспоминание — о том вечере, когда я ее отхватил у Людвигсона.
— Ну а он у тебя не отхватил… жалованье?
— Он-то? — Взгляд Даниэля блеснул, губы сложились в улыбку, обнажив
оскал зубов: — Никогда еще мне не представлялся такой случай оценить
милейшего Людвигсона: так вот, он ни разу и вида не подал, что помнит об
этом! Думай о нем, что тебе угодно, старина. А я утверждаю, что он умная
голова!
Женни в то утро не выходила из дому; когда Даниэль позвал ее на
теннисную площадку, она наотрез отказалась, сославшись на то, что будто бы
ей некогда. Делать ей ничего не хотелось, так и не удалось ничем занять
время.
Но вот она из окна увидела, как молодые люди вдвоем идут по садовой
дорожке, и сразу почувствовала досаду: Жак все испортит, не удастся
позавтракать наедине с братом, а она так этому радовалась.
Впрочем, дурное
настроение мигом улетучилось, как только в полуоткрытых дверях появилось
веселое лицо Даниэля.
— Угадай, кого я привел к завтраку?
«Переодеться успею», — подумала она.
Жак прохаживался по саду — еще никогда так, как в то утро, не
наслаждался он очарованием здешних мест. Владение Фонтаненов раскинулось у
самого выхода из парка, поодаль от роскошных вилл, и дышало уютом, будто
уединенная ферма, приютившаяся на опушке леса. Разномастные постройки
прилепились к основному зданию, — вероятно, прежде это был охотничий домик с
высокими окнами, позже раз десять переделанный; деревянная крытая лестница,
похожая на лестницу в овине, вела в одну из двух боковых пристроек — ту, что
была повыше. Голуби — питомцы Женни, беспрестанно сновали, вспархивая, по
покатым черепичным кровлям; на стенах от прежних времен сохранилась
ярко-розовая штукатурка, которая впитывала в себя солнечный свет, как
итальянская известковая краска. Могучие ели, росшие как придется, окутывали
дом тенью, и под ними было сухо, пахло смолой и не росла трава.
Завтрак прошел оживленно — тон задавал Даниэль. Он был весел в то утро,
предвкушая радости, которые сулил ему день. Он похвалил голубое полотняное
платье Женни и прикрепил к ее корсажу белую розу, звал ее «сестричка»,
хохотал по любому поводу и сам развлекался своим приподнятым настроением.
Ему захотелось, чтобы Жак и Женни проводили его на станцию и вместе с
ним дождались поезда.
— А к обеду ты приедешь? — спросила она. И Жак не без грусти отметил в
ее тоне жесткость, которая, разумеется, без умысла, иногда прорывалась,
несмотря на всю ее скромность и мягкость.
— Бог мой, вполне вероятно! — ответил Даниэль. — Иначе говоря, я сделаю
невозможное, чтобы поспеть на семичасовой поезд. И уж во всяком случае,
приеду засветло — я ведь так обещал в письме к маме.
Последние слова он произнес, как подобает послушному мальчику, и это
так мило прозвучало, вылетев из мужских его губ, что Жак невольно
рассмеялся, да и сама Женни, — она в это время наклонилась и прикрепляла
поводок к ошейнику своей собачки, — вскинула голову, взглянула на брата и
усмехнулась.
Поезд подходил к станции. Даниэль оставил их и побежал к первым
вагонам, совсем пустым; издали они увидели, как он высунулся из двери вагона
и с озорным видом машет им платком.
Они остались вдвоем, не успев к этому подготовиться, все еще под
воздействием веселого настроения Даниэля. Без всякого усилия сохранили они
товарищеский тон, будто Даниэль все еще продолжал их связывать, и он и она
почувствовали такое облегчение от нового их перемирия, что оба старались не
нарушать согласия.
Женни, чуть огорченная отъездом брата, рассуждала о постоянных его
отлучках.