В
маленькой комнате стояли туалетный столик и платяной шкаф, туда же он
поместил и кровать.
Книги были свалены на полу в прихожей, рядом с нераспакованными
чемоданами. Калорифер распространял приятную теплоту, новенькие лампы
бросали вокруг резкий свет. Впереди у Антуана был долгий вечер — предстояло
вступить во владение своим царством, распаковать и расставить за несколько
часов все вещи, чтобы в их привычной оправе текла отныне его новая жизнь.
Наверху трапеза подходила, должно быть, к концу: дремала над тарелкою Жиз,
разглагольствовал г-н Тибо. Как спокойно было сейчас Антуану, каким сладким
показалось ему одиночество! Каминное зеркало отражало его по пояс. Он
приблизился к нему не без удовольствия. Разглядывая себя в зеркалах, он
всегда напружинивал плечи, сжимал челюсти и, обратившись к зеркалу всем
лицом, погружал суровый взгляд в собственные зрачки. Он старался не замечать
своего чересчур длинного туловища, коротких ног, хрупких рук, не замечать,
как странно выглядит на этом довольно тщедушном теле слишком крупная голова,
чья массивность еще больше подчеркивалась бородой. Он хотел себя видеть — и
ощущал себя — этаким крепко сбитым молодцом, жизнерадостным, сильным. И он
любил напряженное выражение своего лица; будто стараясь вглядеться
внимательней в каждый миг собственного бытия, он непрестанно морщил лоб, над
самой линией бровей у него образовалась от этого глубокая складка, и его
взгляд, обрамленный тенью, приобрел упрямый блеск, который нравился ему
самому как признак энергии.
«Начнем с книг, — сказал он себе, снимая куртку и бодро распахивая
дверцы пустого шкафа. — Поглядим… Записи лекций — вниз… Словари — сюда,
чтоб всегда под рукой… Терапия… Так… Тра-ля-ля! Что ни говори, а я
своего добился. Первый этаж, Жак… Кто бы мог в это поверить каких-нибудь
три недели назад?.. Воля у этого молодца просто не-у-кро-ти-мая, — пропел он
нежным голоском, словно передразнивая кого-то. — Упорная и неукро-тимая! —
Он с интересом кинул взгляд в зеркало и сделал пируэт, так что едва не
рухнула на пол стопка брошюр, которую он прижимал к подбородку. — Гоп-ля-ля!
Полегче! Так. Вот наши полки и ожили… Теперь — черед писанины. Сложим
папки на этажерку, как раньше, и на сегодня хватит… Но в ближайшие дни
надо будет пересмотреть все записи и заметки… Их у меня набралось
порядочно… Все классифицировать, логично и стройно, и каталог четкий
составить… Как у Филипа… Каталог на карточках… Впрочем, все крупные
врачи…»
Легким шагом, почти танцуя, ходил он взад и вперед из прихожей к
этажерке. Вдруг, ни с того, ни с сего, он засмеялся ребяческим смехом.
— «Доктор Антуан Тибо, — объявил он, на секунду остановившись и подняв
голову. — Доктор Тибо… Тибо, — ну, вы, конечно, слышали, специалист по
детским болезням.
— «Доктор Антуан Тибо, — объявил он, на секунду остановившись и подняв
голову. — Доктор Тибо… Тибо, — ну, вы, конечно, слышали, специалист по
детским болезням…» — Он сделал быстрый шажок в сторону, поклонился и стал
степенно ходить в прихожую и обратно. — Перейдем к корзине… Через два года
я добьюсь золотой медали; получу клинику… И конкурс в больницах… Значит,
я устраиваюсь здесь года на три, на четыре, самое большее. Уж тогда мне
понадобится квартира поприличней, как у Патрона. — Он снова заговорил нежным
голоском: — «Тибо, один из лучших наших молодых клиницистов… Правая рука
Филипа…» А ведь я сразу учуял, что следует специализироваться по детским
болезням… Как подумаешь про Луизэ, про Турона… Вот дураки…
— Ду-ра-ки… — повторил он, уже не думая о них. В руках у него было
полно самых разных предметов, и он рассеянно искал для каждого привычное
место. — Если бы Жак захотел стать врачом, я бы ему помог, я бы руководил
им… Двое врачей Тибо… Почему бы и нет? Недурная карьера для Тибо!
Трудная, но зато какое удовлетворение, если у тебя есть вкус к борьбе и хоть
капля гордости! Сколько требуется внимания, памяти, воли! И так каждый день!
Но зато, если добьешься! Крупный врач… Такой, как Филип, например…
Входит с этаким мягким, уверенным видом… Весьма вежлив, но обдает
холодком… Господин профессор… Эх, стать бы видной персоной, получать
приглашения на консилиум — и именно от тех коллег, которые тебе больше всего
завидуют!
А я выбрал к тому же специальность самую трудную, детские болезни; дети
не умеют сказать, что у них болит, а если и скажут, то обманут. Вот уж
действительно оказываешься один на один с болезнью, которую надо
распознать… К счастью, существует рентген… Настоящий врач в наши дни
должен быть и рентгенологом, и сам операции делать. Защищу докторскую,
займусь рентгеном. А потом рядом со своим кабинетом устрою рентгеновский…
С медсестрой… Или лучше ассистент в халате… В дни приема, как только
случай посерьезней — хлоп, пожалуйте: снимок…
«Вот что мне сразу внушило доверие к Тибо: всякое обследование он
начинает с просвечивания…»
Он улыбнулся звуку собственного голоса и покосился на зеркало: «Ну и
что ж, сам знаю, честолюбие, — подумал он и рассмеялся цинично. — Аббат
Векар говорит: «Семейное честолюбие Тибо». Отец, тот, конечно… Не спорю.
Но я… хотя что ж тут такого, я тоже честолюбив. Почему бы и нет?
Честолюбие — мой рычаг, рычаг всех моих сил. Я им пользуюсь. И имею на это
право. Разве не следует в первую очередь полностью использовать свои силы? А
каковы они, мои силы? — Он улыбнулся, сверкнув зубами. — Я отлично их знаю.
Прежде всего, я понятлив и памятлив; все, что понял, запомнил. Затем —
работоспособность. «Тибо работает как вол!» Пусть говорят, тем лучше! Они
просто завидуют мне.