— Держись с ним холоднее, мама, раз ты находишь, что он к нам зачастил,
вот и все!
— Кто зачастил? Жак? — воскликнула, оборачиваясь, г-жа де Фонтанен. —
Да ведь он не показывается у нас вот уже недели две, а то и больше!
(И в самом деле, узнав от Даниэля о приезде г-на де Фонтанена и о том,
как нарушен весь уклад жизни в семье, Жак, опасаясь быть навязчивым, решил у
них не бывать.) Да и оттого, что Женни далеко не столь аккуратно стала
ходить в клуб, оттого, что старательно избегала Жака и часто, подождав, пока
его не пригласят играть, украдкой убегала, почти и не поговорив с ним, — они
редко встречались за последние две недели.
Женни решительно вошла в спальню матери, прикрыла дверь, да так и
осталась стоять молча, с независимым видом.
Госпоже де Фонтанен до боли стало жаль ее, и она произнесла — лишь ради
того, чтобы Женни легче было признаться:
— Уверяю тебя, родная, я так и не поняла толком, что ты хотела сказать.
— И зачем только Даниэль вздумал вводить в наш дом всех этих Тибо? —
раздельно и запальчиво выговорила Женни. — Ведь ничего бы и не случилось,
если б он не питал столь непостижимые дружеские чувства к этим субъектам!
— А что все-таки случилось, родная? — спросила г-жа де Фонтанен, и
сердце у нее зачастило.
Женни вскипела:
— Да ничего не случилось. Просто я не так выразилась! Но вот если б
Даниэль, ну и ты, мама, если б вы оба вечно не звали в гости братцев Тибо, я
бы не… я бы…
И голос у нее пресекся.
Госпожа де Фонтанен собралась с духом:
— Вот что, родная, объясни-ка мне все как есть. Может быть, ты
подметила, что со стороны… по отношению к тебе… проявляется какое-то…
какое-то особое чувство?
Не успела она договорить, как Женни склонила голову, словно подтверждая
ее слова. И тотчас же представила себе сад, залитый лунным светом, калитку,
свою тень на стене и то, как повел себя Жак, как тяжко оскорбил ее; но она
решила ни за что не рассказывать об этом жутком мгновении, которое до сих
пор неотступно, днем и ночью, напоминает ей о себе; ей казалось, что, храня
его в своей душе, она вольна была относиться к выходке Жака, как ей самой
вздумается, — то ли приходить от нее в ярость, то ли в смятение.
Госпожа де Фонтанен чувствовала, что решительный час пробил, и боялась
только, как бы Женни снова не отгородилась от нее стеной молчания.
Встревоженная мать дрожащей рукой оперлась на стол, стоявший рядом, и всем
телом подалась вперед, к дочке, лицо которой смутно различала в сумеречном
свете, лившемся из отворенного окна.
— Родная, — начала она, — все это, право, не так важно, если только ты
сама… если ты сама…
На этот раз Женни вместо ответа стала отрицательно качать головой —
многократно и строптиво; мучительное беспокойство оставило г-жу де Фонтанен,
и она облегченно вздохнула.
— Я всегда терпеть не могла этих противных Тибо, — вдруг крикнула
Женни, и такого голоса мать еще никогда у нее не слышала.
— Я всегда терпеть не могла этих противных Тибо, — вдруг крикнула
Женни, и такого голоса мать еще никогда у нее не слышала.
— Старший — болван, зазнайка, а тот, другой…
— Ну, это неправда, — прервала г-жа де Фонтанен, и ее лицо вспыхнуло
под покровом темноты.
— …ну, а тот, другой, всегда дурно влиял на Даниэля! — продолжала
Женни, снова ставя в вину Жаку то, что сама давным-давно отвергла. — Ах,
мама, нечего их защищать! Ты не можешь чувствовать к ним расположения, —
ведь эти субъекты тебе чужды! Уверяю тебя, мама, я не ошибаюсь, они люди не
нашей породы! Ведь они… как бы сказать… Даже когда они прикидываются,
будто согласны с нашими взглядами, на них нельзя положиться: все у них не
так и суть совсем иная! О, эти люди такие… — Женни замолчала, не решаясь
договорить, и все же договорила: — Отвратительные! Отвратительные! — И под
напором своих смятенных мыслей она продолжала без всякого перехода: — Не
хочу ничего скрывать от тебя, мама. И никогда не буду. Знаешь, девочкой я
испытывала недоброе чувство… пожалуй, какую-то ревность к Жаку. Просто
мучительно мне было видеть, до чего Даниэль привязался к этому мальчишке! И
я все думала: недостоин он брата! Себялюбивый, заносчивый! К тому же —
нелюдим, задира, дурно воспитан! А о внешности и говорить нечего, что у него
за рот, что за челюсть… Я старалась о нем не думать! Но ничего не
получилось: вечно он отпускал на мой счет язвительные замечания, а я их
запоминала, злилась. Он все время торчал у нас, будто задался целью меня
донимать!.. Впрочем, это дело прошлое. Сама не знаю, почему я все время
вспоминаю… А потом я присмотрелась к нему поближе, лучше познакомилась.
Особенно — за нынешний год. За этот месяц. И теперь я отношусь к нему
по-иному. И пытаюсь быть справедливой. Отлично вижу то хорошее, что вопреки
всему в нем есть. Я даже кое в чем признаюсь тебе, мама: не раз, да, да, не
раз мне приходило в голову, что и меня… и меня тоже как-то влечет к
нему… Впрочем, нет, нет! Это неправда! Мне все в нем противно. Или почти
все.
Госпожа де Фонтанен ответила уклончиво:
— О Жаке, право, не знаю, что и сказать. Тебе легче было составить о
нем суждение. А вот что представляет собой Антуан — я знаю, и уверяю тебя…
— Да ведь я же не сказала, что собой представляет Жак, — с горячностью
перебила ее дочь. — Я никогда не отрицала, что он тоже высоко одаренный
человек!
Тон у нее постепенно менялся. И теперь она говорила сдержанно:
— Начну с того, что все его высказывания свидетельствуют о незаурядном
уме. Я это признаю. И больше того, в нем нет ничего испорченного, ему
свойственны не только искренние побуждения, но и возвышенные чувства,
внутреннее благородство. Видишь, мама, я и не собираюсь против него
ополчаться! И ведь это еще не все, — продолжала она с какой-то
торжественностью, взвешивая свои слова, а пока она говорила, г-жа де
Фонтанен, пораженная до глубины души, внимательно наблюдала за ней.