«Человек с таким лбом, — подумалось ей, — не
способен на низость…» И ее вдруг поразила мысль: Антуан олицетворяет собою
мужчину, достойного любви. Она еще вся кипела злобой на мужа. «Связать свою
жизнь с человеком такого склада…» Впервые в жизни она сравнивала кого-то с
Жеромом; впервые в жизни ощутила она с такой определенностью чувство
сожаления и подумала о том, что ей мог бы дать счастье другой мужчина. Это
был всего лишь порыв; мимолетный и страстный, он пронизал все ее существо,
но она почти тотчас же устыдилась и, во всяком случае, тут же подавила его;
однако горечь, вызванная сознанием своего греха и, может быть, сожалением,
долго не исчезала.
Появление Женни и Жака окончательно избавило ее от греховных мыслей.
Едва их завидев, она приветливым жестом поманила их к себе, опасаясь, как бы
они не решили, что явились некстати. Она с первого взгляда интуитивно
почувствовала, что между ними произошло что-то неладное.
Она не ошиблась.
Сфотографировав Николь и Жака, Даниэль предложил тут же проверить,
получился ли снимок. Еще утром он обещал Женни и ее кузине, что научит их
проявлять, и они уже приготовили все необходимое в конце коридора, в пустом
стенном шкафу, который служил когда-то Даниэлю темной комнатой. Шкаф был
такой узкий, что в него вряд ли смогли бы втиснуться трое. Даниэль подстроил
так, чтобы первой вошла Николь; тогда он кинулся к Женни и, положив ей на
плечо трясущуюся руку, шепнул на ухо:
— Побудь немного с Тибо.
Она посмотрела на него проницательным, осуждающим взглядом, но
согласилась; настолько непререкаем был для нее авторитет брата, настолько
властно умел он требовать — голосом, глазами, нетерпеливостью позы, — что
она немедля подчинилась его желанию.
Во время этой короткой сцены Жак держался поодаль, возле горки в
гостиной. Женни подошла к нему и, убедившись, что он как будто не заметил
уловки Даниэля, спросила с гримаской:
— А вы тоже занимаетесь фотографией?
— Нет.
По едва приметной нотке смущения, проскользнувшей в ответе, она поняла,
что задавать этот вопрос не следовало; она вспомнила, что его долгое время
продержали взаперти, чуть ли не в тюрьме. По ассоциации идей и чтобы хоть
что-то сказать, она продолжала:
— Вы ведь давно не виделись с Даниэлем, правда?
Он потупился.
— Да. Очень давно. С того дня… В общем, больше года.
По лицу Женни пробежала тень. Ее вторая попытка оказалась не намного
удачнее первой; вышло так, что она нарочно напомнила Жаку историю с побегом
в Марсель. Что ж, ну и пусть. Она все еще не могла простить ему этой драмы;
в ее глазах он один был тогда во всем виноват. Она давно, еще не зная его,
уже его ненавидела. Встретившись с ним сегодня перед чаем, она невольно
вспомнила все то зло, которое он им причинил; он ей не понравился —
безоговорочно и с первого взгляда.
Встретившись с ним сегодня перед чаем, она невольно
вспомнила все то зло, которое он им причинил; он ей не понравился —
безоговорочно и с первого взгляда. Начать с того, что она сочла его
некрасивым, даже вульгарным — из-за крупной головы, грубых черт лица, из-за
тяжелой челюсти и потрескавшихся губ, из-за ушей, из-за рыжих волос, которые
колосьями топорщились надо лбом. Она не могла простить Даниэлю его
привязанность к такому товарищу и, ревнуя, почти обрадовалась, когда
увидела, что единственное существо, дерзнувшее оспаривать у нее любовь
брата, оказалось столь непривлекательным.
Она взяла на колени собачонку и стала рассеянно гладить ее. Жак
по-прежнему не подымал глаз и тоже думал о своем побеге, думал о том вечере,
когда он впервые переступил порог этого дома.
— Как вы находите, он сильно переменился? — спросила она, чтобы
прервать молчание.
— Нет, — сказал он, но тут же, спохватившись, поторопился добавить: —
Все-таки переменился, конечно.
Она отметила эту добросовестность и оценила его стремление быть
искренним, на какую-то секунду он стал ей менее неприятен. Уловил ли Жак,
что он был на мгновение помилован? Он перестал думать о Даниэле. Теперь он
смотрел на Женни и задавал себе самые разные вопросы о ней. Он не сумел бы
выразить словами то, что приоткрылось ему в ее натуре; однако на этом
выразительном и в то же время замкнутом лице, в глубине этих полных жизни,
но не желающих выдавать своей тайны зрачков он угадал порывистость,
нервность, трепетную восприимчивость. Ему подумалось вдруг, как хорошо было
бы узнать эту девочку поближе, проникнуть в ее скрытное сердце, может быть,
даже подружиться с ней. И полюбить ее? С минуту он мечтал и об этом — то
была минута блаженства. Он забыл обо всех своих бедах, они канули в прошлое,
теперь ему казалось, что он будет всегда только счастлив. Его глаза блуждали
по комнате и порой ненадолго задерживались на Женни с любопытством и
робостью; но он не замечал, как скованна девушка, как она настороженна.
Внезапно, по свойственной ему прихотливости мысли, вспомнилась вдруг Лизбет
— пустячок, привычный, домашний, даже ничтожный. Жениться на Лизбет? Впервые
пред ним предстала вся ребячливость этого намерения. Как же быть? В его
жизни вдруг образовалась пустота, ужасающая пустота, которую нужно было
заполнить любой ценой — и которую так чудесно заполнила бы Женни, но…
— …в коллеже?
Он вздрогнул. Она к нему обращалась.
— Простите?
— Вы учитесь в коллеже?
— Еще нет, — сказал он, смутившись. — Я сильно отстал. Со мной
занимаются учителя, друзья моего брата. — И добавил, не думая ничего худого:
— А вы?
Ее оскорбило, что он позволяет себе ее расспрашивать, но еще больше
оскорбило дружелюбие его взгляда.