«Быть сильным, быть мужчиной»,
— подумал он. Весело шагнул в темный переулок, вновь ощущая прилив
благородства; принятое решение предстало вдруг перед ним словно бы в новом
ракурсе — яркое, уже увенчавшееся успехом; готовый осуществить один из двух
своих замыслов, вот уже четверть часа оспаривавших друг перед другом его
внимание, он счел теперь и второй из них почти осуществленным; привычным
движением толкая застекленную дверь, он подвел итог:
«Завтра суббота, из больницы не вырвешься. А в воскресенье… В
воскресенье с утра я буду в исправительной колонии!»
II
Утренний скорый не останавливался в Круи, и Антуану пришлось сойти в
Венет, на последней станции перед Компьенем. Из вагона он выскочил в крайнем
возбуждении. Он захватил с собой медицинские книги; на следующей неделе
предстояло сдавать экзамен; но в поезде ему так и не удалось
сосредоточиться. Приближался решительный час. Все эти два дня он с такой
отчетливостью, до мельчайших подробностей представлял себе свой крестовый
поход, что вызволение Жака из колонии уже казалось свершившимся фактом, и он
думал теперь лишь о том, как снова завоевать его доверие и любовь.
Ему оставалось пройти два километра по прекрасной ровной дороге,
залитой веселым солнечным светом. После долгих дождливых недель весна
впервые в этом году предстала во всем своем блеске, в свежем благоухании
мартовского утра. Антуан восхищенно смотрел на взрыхленные бороною, уже
начинавшие зеленеть поля, лежавшие по обе стороны дороги, на ясное небо,
затянутое у самого горизонта легкой дымкой, на сверкавший под солнцем
холмистый берег Уазы. Он ощутил такое умиротворение, и такая чистота была
разлита вокруг, что на секунду мелькнула малодушная мысль: хорошо, если бы
все оказалось ошибкой. Разве эта красота похожа на каторгу для детей?
Чтобы попасть в исправительную колонию, надо было пройти через всю
деревню Круи. Когда он миновал уже последние дома и вышел к повороту, его
вдруг словно что-то ударило; никогда прежде не видел он колонию, но тут
сразу узнал издалека это огромное одинокое здание под черепичной кровлей;
среди меловой равнины, лишенной всякой растительности, оно высилось в
обрамлении побеленной стены, точно новое кладбище; он узнал ряды
зарешеченных окон и блестевший на солнце циферблат башенных часов. Здание
можно было принять за тюрьму, если б не высеченные в камне золотые буквы,
которые сверкали над вторым этажом, указывая на филантропический характер
заведения:
ФОНД ОСКАРА ТИБО
Вдоль дорожки, что вела к колонии, не было ни деревца. Узкие окна
издали разглядывали посетителя. Антуан подошел к воротам и потянул за
шнурок; колокольчик задребезжал, прорезая воскресную тишину.
Одна створка
открылась. Яростно залаял злющий пес, сидевший на цепи в своей будке. Антуан
вошел во двор; это был скорее палисадник; окруженный гравием газон
закруглялся перед главной казармой. Он чувствовал, что за ним наблюдают, но
не видел ни живой души, если не считать пса, который рвался на цепи и лаял
не переставая. Слева от входа возвышалась часовня, увенчанная каменным
крестом; справа стояло приземистое строение с вывеской «Администрация». К
этому флигелю он и направился. Когда он подошел к крыльцу, дверь отворилась.
Собака все лаяла. Он вошел. Выкрашенный охрой вестибюль, пол выложен
плитками, по стенам новенькие стулья, как в монастырской приемной. В комнате
было жарко натоплено. Гипсовый бюст г-на Тибо в натуральную величину, но под
низким потолком выглядевший исполинским, украшал правую стену; жалкое
распятие черного дерева, перевитое буксовыми ветками, висело, вероятно,
симметрии ради, на противоположной стене. Антуан стоял, вслушиваясь в
настороженную тишину. Нет, он не ошибся! От всего здесь разило тюрьмой!
Наконец в задней стене отворилось окошко, высунулась голова
надзирателя. Антуан бросил ему свою визитную карточку вместе с карточкой
отца и объявил сухим тоном, что желает говорить с директором.
Прошло минут пять.
Раздражаясь все больше, Антуан уже собирался пройти внутрь дома, когда
в коридоре послышались легкие шаги; молодой человек в очках, в
светло-коричневом фланелевом костюме, весь кругленький и беленький, кинулся
ему навстречу, подпрыгивая в комнатных туфлях, протягивая к нему руки и сияя
круглой физиономией:
— Здравствуйте, доктор! Какая приятная неожиданность! Ваш брат будет в
восторге! Я много о вас слышал, господин учредитель часто говорит о своем
взрослом сыне-враче! Впрочем, семейное сходство… да-да, оно налицо! —
добавил он, смеясь. — Уверяю вас! Но прошу, пройдемте ко мне в кабинет. Ах,
извините, я забыл представиться! Я — Фем, директор.
Он подталкивал Антуана к директорскому кабинету и, шаркая ногами,
семенил за ним следом, воздев к потолку широко расставленные руки, словно
боялся, что Антуан споткнется и его надо будет подхватывать на лету.
Он заставил Антуана сесть и сам занял место за своим столом.
— Надеюсь, господин учредитель пребывает в добром здравии? —
осведомился он сладким голосом. — Ах, он совсем не стареет, это просто
поразительно! Какая жалость, что он не смог сегодня с вами приехать!
Антуан недоверчиво огляделся вокруг и довольно бесцеремонно уставился
на желтое, как у китайца, лицо и золотые очки, за которыми радостно
помаргивали раскосые глазки. Он был совершенно не подготовлен к столь
обильному словоизвержению и буквально сбит с толку домашним видом каторжного
начальства, неожиданно представшего перед ним в облике этого улыбчивого юнца
в пижаме, тогда как он ожидал здесь встретить переодетого жандарма
отталкивающей наружности или, уж во всяком случае, кого-нибудь вроде
директора коллежа, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить
необходимое самообладание.