— Чепуха! Чего ради станут вести дознание? Из-за того, что на нижнем
этаже лежит больная? Вздор! Главное — отдать пятьсот флоринов этому
лекаришке.
Госпожа де Фонтанен плохо понимала, о чем идет речь, и это было
мучительно, так как ею владела постоянная потребность в ясности. А
мучительнее всего было то, что Жером, как всегда, впутался в неприятную
историю, замарал себя какими-то уловками, о которых она просто не знала, что
и думать.
— Сколько же времени вы тут находитесь? — спросила она, решив хоть
что-нибудь выведать.
— Две недели. Нет… поменьше: дней двенадцать, пожалуй, десять. Все у
меня в голове смешалось.
— Ну а… что за болезнь?.. — продолжала она и последнее слово
произнесла таким подчеркнуто вопросительным тоном, что увильнуть он не мог.
— В том-то и дело, — отозвался он как будто без всяких уверток. — С
врачами-иностранцами так трудно столковаться! Это какая-то местная болезнь,
знаете, одна из форм голландской лихорадки… Испарения каналов… — Он
подумал и продолжал: — Здесь, в городе, распространена болотная лихорадка —
полно всяких миазмов, — они еще плохо изучены…
Она слушала его рассеянно. Против воли отмечала, что всякий раз, когда
вопрос касался Ноэми, сама поза Жерома, и то, как он пожимает плечами, и
безразличный тон, каким он упоминает о ее болезни, словом, все отнюдь не
говорит о пылкой страсти. Однако она гнала от себя мысль об охлаждении.
Он не замечал испытующего взгляда, который она с него не сводила;
подошел к окну и, не поднимая штору, внимательно осмотрел набережную. А
когда снова приблизился к жене, на его лице появилось то строгое, трезвое и
правдивое выражение, которое она хорошо знала, которого так боялась. Он
сказал без всякого перехода:
— Благодарю вас, вы так добры. Приехали, несмотря на все то горе,
которое я вам причинил… Тереза… Мой друг…
Она отпрянула, не глядя на него. Но она была так чутка к душевным
переживаниям ближнего, а к переживаниям Жерома особенно, и в этот миг не
могла отрицать, что он был по-настоящему взволнован, что его благодарность
была искренней. И все же она запретила себе отвечать, запретила себе
говорить с ним.
— Проводите меня… туда, — попросила она.
Он не сразу согласился, но поколебавшись, сказал:
— Пойдемте.
Ужасное мгновение близилось.
«Держать себя в руках! — внушала себе г-жа де Фонтанен, шагая вслед за
Жеромом по длинному сумрачному коридору. — Может, она еще в постели?
Выздоравливает? Что я ей скажу?» И вдруг подумала, что у нее самой лицо
помятое, усталое, и подосадовала: хоть бы шляпу надела.
— Может, она еще в постели?
Выздоравливает? Что я ей скажу?» И вдруг подумала, что у нее самой лицо
помятое, усталое, и подосадовала: хоть бы шляпу надела.
Жером остановился перед закрытой дверью. Г-жа де Фонтанен дрожащей
рукой провела по своим седым волосам, подумала: «Уж она-то найдет, что я
постарела». Мужество ее покидало.
Жером тихо отворил дверь. «Она лежит», — решила г-жа де Фонтанен.
В комнате стоял полумрак, занавески из набивной ткани в синих разводах
были опущены. Две чужие женщины поднялись при ее появлении. Одна —
низенькая, должно быть, служанка или же сиделка, в фартуке, что-то вязала;
другая была рослая матрона лет пятидесяти, в чепце, какие носят итальянские
поселянки; когда г-жа де Фонтанен прошла на середину комнаты, она попятилась
назад и, что-то шепнув на ухо Жерому, исчезла.
Тереза не заметила ни ее ухода, ни того, какой беспорядок царит в
комнате, ни таза, ни груды полотенец, запятнанных кровью и валявшихся на
постели. Все внимание она сосредоточила на больной, лежавшей плашмя, без
подушек. А вдруг Ноэми сейчас обернется к ней лицом? Очевидно, она спит,
слышен легкий храп; и г-жа де Фонтанен уже малодушно поглядывала на дверь, —
зачем будить больную? — когда Жером знаком попросил ее подойти к изножью
кровати. Отказать она не решилась. И тут она разглядела, что глаза у Ноэми
открыты, а прерывистый храп вырывается из отверстого рта. Она уже освоилась
в темноте и теперь видела бескровное лицо и тусклые синеватые зрачки,
напоминавшие зрачки забитого животного. Она вмиг поняла, что тут лежит
обреченная на смерть, и так была потрясена, что обернулась и чуть было не
позвала на помощь. Но рядом стоял Жером, и, хотя лицо его, когда он смотрел
на умирающую, было искажено горем, Тереза поняла, что ничего нового открыть
ему не может.
— В последний раз после кровотечения, — объяснил он негромким голосом,
— а оно было четвертое, она так и не пришла в сознание. Вчера вечером начала
хрипеть.
Две слезинки медленно набухли на краях его век, между ресницами, и
скатились по смуглым щекам.
Напрасно г-жа де Фонтанен пыталась овладеть собой, она никак не могла
осмыслить то, что предстало перед нею.
Значит, Ноэми скоро умрет, наконец-то исчезнет из их жизни та самая
Ноэми, которая еще только что представлялась ей победительницей? Она не
решалась отвести глаза от этого лица, оно уже стало неживым: взгляд,
заострившийся нос и бледный рот, из которого вырывалось дыхание, как будто
идущее откуда-то из самых недр ее существа, — сиплое, неровное, возникающее
снова и снова. Она всматривалась в эти черты и не могла преодолеть
любопытства, усугубленного ужасом. Неужели это Ноэми, эта бесцветная,
поблекшая плоть, истекшая кровью, эта каштановая прядь, приставшая к
иссохшему блестящему лбу? Все было чуждо ей в этом лице без красок и без
выражения.