..
Господин Тибо скользнул по аббату тревожным взглядом.
— Вот факты, сударь. Изложим их в строгом порядке. Дело происходило в
минувший четверг… — Он на секунду задумался, потом продолжал почти
радостно: — Нет, прошу прощенья, это произошло позавчера, в пятницу, да-да,
в пятницу утром, во время уроков. Незадолго до двенадцати мы вошли в класс —
вошли стремительно, как привыкли делать это всегда… — Он подмигнул
Антуану. — Осторожно нажимаем на ручку, так что дверь и не скрипнет, и
быстрым движением отворяем ее. Итак, мы входим и сразу же видим нашего друга
Жако, ибо мы предусмотрительно посадили его прямо напротив дверей. Мы
направляемся к нему, приподнимаем словарь. Попался, голубчик! Мы хватаем
подозрительную книжонку. Это роман, перевод с итальянского, имя автора мы
забыли, — «Девы скал»{28}.
— Этого еще не хватало! — воскликнул г-н Тибо.
— Судя по его смущенному виду, мальчик скрывает еще кое-что, глаз у нас
на это наметан. Приближается время завтрака. Звонок; мы просим надзирателя
отвести учеников в столовую и, оставшись одни, открываем парту Жака. Еще две
книжки: «Исповедь» Жан-Жака Руссо и, что гораздо более непристойно, прошу
извинить меня, сударь, гнусный роман Золя — «Проступок аббата Муре»…
— Ах, негодяй!
— Только закрыли мы крышку парты, как нам в голову приходит мысль
пошарить за стопкой учебников. И там мы обнаруживаем тетрадку в сером
клеенчатом переплете, которая на первый взгляд, должны вам признаться,
выглядит вполне безобидно. Раскрываем ее, просматриваем первые страницы… —
Аббат взглянул на своих гостей; его живые глаза смотрели жестко и
непреклонно. — Все становится ясным. Мы тут же прячем нашу добычу и в
течение большой перемены спокойно обследуем ее. Книги, тщательным образом
переплетенные, имеют на задней стороне переплета, внизу, инициал: Ф. Что
касается главного вещественного доказательства, серой тетради, она оказалась
своего рода сборником писем; два почерка, совершенно различных, — почерк
Жака и его подпись: «Ж.» — и другой, нам незнакомый, и подпись: «Д.» — Он
сделал паузу и понизил голос: — Тон и содержание писем, увы, не оставляли
сомнений относительно характера этой дружбы. Настолько, сударь, что поначалу
мы приняли этот твердый и удлиненный почерк за девичий или, говоря вернее,
за женский… Но потом, исследовав текст, мы поняли, что незнакомый почерк
принадлежит товарищу Жака, — о нет, хвала господу, не из нашего заведения, а
какому-нибудь мальчишке, с которым Жак наверняка познакомился в лицее. Дабы
окончательно в этом убедиться, мы в тот же день посетили инспектора лицея,
достойного господина Кийяра, — аббат обернулся к Антуану, — он человек
безупречный и обладает печальным опытом работы в интернатах. Виновный был
опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом «Д», это ученик
третьего класса{29}, товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.
Виновный был
опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом «Д», это ученик
третьего класса{29}, товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.
— Фонтанен! Совершенно верно! — воскликнул Антуан. — Помнишь, отец, их
семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту
зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением
стихов, которые давал ему этот Фонтанен.
— Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?
— Я не видел в этом ничего опасного, — возразил Антуан, глядя на аббата
так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на
миг молодой улыбкой. — Это был Виктор Гюго, Ламартин, — объяснил он. — Я
отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.
Аббат поджал губы.
— Но что еще важнее: этот Фонтанен — протестант, — сказал он, решив
взять реванш.
— Ну вот, так я и знал! — удрученно воскликнул г-н Тибо.
— Впрочем, довольно хороший ученик, — поспешно заверил аббат, выказывая
свою беспристрастность. — Господин Кийяр сказал нам: «Это взрослый мальчик,
который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже
держится вполне достойно».
— Ах, мать… — перебил г-н Тибо. — Совершенно невозможные люди,
несмотря на весь их достойный вид.
— К тому же хорошо известно, — ввернул аббат, — что кроется за
суровостью протестантов!
— Во всяком случае, отец у него вертопрах… В Мезоне{30} никто их не
принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец
выбирать знакомых!
— Так вот, — продолжал аббат, — мы вернулись из лицея, вооруженные
всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по
всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш
друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова.
Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал
кричать: «У меня украли книги, записи!..» Мы обратили его внимание на
крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза
его, всегда светлые, потемнели от гнева: «Это вы украли мою тетрадь, —
кричал он, — это вы!» Он даже сказал нам, — добавил аббат с глуповатой
улыбкой: — «Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!» Мы попытались
действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: «Где моя тетрадь?
Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!» И прежде
чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола
хрустальное пресс-папье, — вы помните его, Антуан? — сувенир, который наши
бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-де-Дом{31}, — и с размаху швырнул в
мраморный камин. Это пустяк, — поспешил добавить аббат в ответ на
сконфуженный жест г-на Тибо, — мы вспомнили об этой мелочи лишь для того,
чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик.