.. А вот этот малый, вон тот, что хохочет, правда, похож на меня? Да
присмотрись же. Не похож, по-твоему? А между прочим, это мой брат! Да, он и
есть. Он был брюнетом, в отца, а я блондинка — в мать… Конечно, я
блондинка, золотисто-русая, и все! Вот еще глупости! Ну, пусть рыжая, будь
по-твоему. Зато нрав у меня отцовский, а у брата было много общего с
матерью. Смотри-ка, вот тут он вышел получше… Нет у меня ни одной
фотографии матери — ровно ничего; папа все уничтожил. О ней он никогда не
заводил разговора. И меня никогда не возил в Убежище святой Анны{454}. А
ведь сам навещал ее дважды в неделю и за девять лет не пропустил ни единого
раза. Потом уже мне сиделки рассказывали. Сядет, бывало, против моей матери
и так просиживает целый час. А иногда и больше. И зря: ведь она все равно
его не узнавала, да и вообще никого. Он ее прямо обожал. Был гораздо старше
ее. Так он и не оправился после всех потрясений. Никогда не забуду тот
вечер, когда пришли за ним в мастерскую и сообщили, что мать арестована. Да,
арестована в Луврском универсальном магазине. Она украла с витрины какие-то
вязаные вещи. Подумать только, госпожа Гепферт, жена костюмера из Оперного
театра! В сумочке у нее обнаружили мужские носки и детские штанишки!
Выпустили ее немедленно, сказали, что она — клептоманка. Ты-то, должно быть,
хорошо знаешь, что это за штука. Оказалось — это первые признаки болезни…
Что и говорить, брат во многом был на нее похож. Как-то он навлек на себя
ужасные неприятности, — что-то связанное с банковскими операциями. Гирш был
причастен к этому делу. Да все равно брат рано или поздно свихнулся бы, как
и она, если б не погиб от несчастного случая. Нет, эту смотреть нельзя…
Сказано — нельзя! Да нет же, говорю тебе, не я снята. Это… девочка, моя
крестница. Ее нет в живых… Вот тебе другой снимок… это… это у ворот
Танжера… Да ты не обращай внимания, котик, право, все прошло; я уже не
плачу… Долина Бубаны: передовой отряд на дромадерах в Си-Геббасе. А это я
около мечети в Сиди-Бель-Аббесс. А там, посмотри-ка в глубине —
Маррокеш{455}… Постой-ка, а это — вблизи Миссум-Миссум или Донго, уж и
сама не помню. А вот два вождя-дзема. Еле их сняла. Они — людоеды. Ну да,
есть еще такие… Ах, вот это — жуткий снимок! Ничего не замечаешь? Ну да,
кучка камней. Теперь заметил? Знаешь, под ней — женщина. Насмерть побита
камнями. Жуть! Вообрази, добропорядочная женщина, а муж взял да и бросил ее,
без всяких причин. Пропадал три года. Она решила, что он умер, и снова вышла
замуж. А через два года после ее замужества он и вернулся. Двоеженство у
этих племен считается неслыханным грехом. Тут-то ее и побили насмерть
камнями… Гирш нарочно вытребовал меня из Мешеда{455}, хотел, чтобы я все
это увидела, но я убежала, забралась черт знает куда, чуть ли не за пять
километров. Увидела, как женщину волокут по всей деревне в утро казни, и мне
просто дурно стало. А он смотрел до конца, пожелал стоять в первом ряду.
А он смотрел до конца, пожелал стоять в первом ряду…
Знаешь, говорят, вырыли яму, глубокую-преглубокую. А потом приволокли
женщину. И она легла туда, сама легла, не сказав ни слова. Поверишь ли? Не
сказала ни слова, а толпа бесновалась, улюлюкала: я издали слышала, как
требуют ее смерти… Зачинщиком был их главный шаман. Сначала он произнес
смертный приговор. И тут же первым поднял огромный каменный обломок и изо
всей силы бросил в яму. Гирш говорил, будто она и не крикнула. Но толпа
словно с цепи сорвалась. Камни заранее были навалены в громадные кучи, и
каждый хватал и бросал в яму целые глыбы. Гирш клялся мне, будто сам он
камней не швырял. Яму завалили (видишь — даже верхом), утрамбовали ногами,
причем громко вопили, а потом все разошлись. Вот тут-то Гирш и заставил меня
вернуться — ему захотелось, чтобы я сфотографировала это, — аппарат
принадлежал мне. Делать было нечего — я вернулась. Да, стоит мне вспомнить
об этом, как, веришь ли, сердце кровью обливается. Ведь там, под камнями,
лежала она. Вероятно, уже бездыханная… Э, нет, это не про тебя! Нет, и
баста!
Антуан, глядя из-за плеча Рашели, успел заметить только чьи-то нагие
переплетенные тела. Рашель стремительно закрыла ему глаза рукой; и тепло
ладони, прикасавшейся к его векам, напомнило ему, как она, изнемогая от
наслаждения, точно так же, пожалуй, только менее порывисто, прикрывала ему
глаза в минуту близости, чтобы скрыть от любовника свое истомленное лицо. Он
стал в шутку бороться. Но она вскочила, прижимая к груди, обтянутой
пеньюаром, связку фотографий.
Подбежала к секретеру, смеясь, положила пачку в ящик и повернула
ключ…
— Прежде всего — это чужое, — заявила она. — Распоряжаться ими не имею
права.
— А чьи же они?
— Гирша.
И она снова уселась рядом с Антуаном.
— Пожалуйста, будь умником. Обещаешь? Будем смотреть дальше. Тебе не
надоело?.. Гляди-ка: вот еще экспедиция… Экспедиция верхом на осликах, в
леса Сен-Клу{456}. Видишь, в моду стали тогда входить рукава-кимоно. И
костюмчик же у меня был — просто шик!..