Те, кто
поступил к нам слишком поздно; их уж по-настоящему не исправить; да,
паиньками их не назовешь… Попадаются среди них и дети порочные, верно? Так
что приходится на ночь их запирать.
Антуан заглянул за одну из решеток. Он различил в полутьме жалкую
неубранную постель, похабные рисунки и надписи на стенах. Он отпрянул.
— Не будем туда смотреть, это слишком печально, — вздохнул директор,
увлекая его за собой. — Видите, это главный коридор, по нему всю ночь ходит
надзиратель. Здесь надзиратели вообще не ложатся и электричество не гасится.
Хоть мы и держим этих проказников под замком, от них всегда можно ожидать
какой-нибудь пакости… Честное слово!
Он тряхнул головой, прищурился и внезапно расхохотался; грустное
выражение мигом слетело с его лица.
— Тут всего наглядишься! — простодушно заключил он, пожимая плечами.
Антуан был так захвачен всем окружающим, что совсем забыл о своих
заготовленных заранее вопросах. Но все же спросил:
— А как вы их наказываете? Мне бы хотелось взглянуть на карцеры.
Господин Фем отступил на шаг, вытаращил свои круглые глаза и легонько
всплеснул руками.
— Карцеры, черт побери! Да помилуйте, господин доктор, или вы думаете,
здесь Ла-Рокет{137}? Нет, нет, у нас никаких карцеров, упаси нас бог! Устав
категорически это запрещает, да и господин учредитель никогда бы не пошел на
это!
Антуан был озадачен; в прищуренных глазках, моргавших за стеклами
очков, ему чудилась насмешка. Роль соглядатая, которую он собирался здесь
сыграть, начинала не на шутку его тяготить. Все, что он видел, отнюдь не
поддерживало в нем решимости продолжать эту роль. Он даже спрашивал себя не
без некоторого смущения, не догадался ли уже директор, какие подозрения
привели Антуана в Круи; но судить об этом было нелегко, настолько
естественным казалось простодушие г-на Фема, несмотря на лукавые огоньки, то
и дело вспыхивавшие в уголках его глаз.
Отсмеявшись, директор подошел к Антуану и положил руку ему на рукав.
— Вы пошутили, правда? Ведь вы не хуже меня знаете, к чему может
привести чрезмерная строгость, — к бунту или, что еще страшнее, к
лицемерию… Господин учредитель прекрасно сказал об этом в своей речи на
парижском конгрессе, в год Выставки…{138}
Он понизил голос и посмотрел на молодого человека с особой симпатией,
словно они с Антуаном входили в круг избранных и только им одним дано было
обсуждать педагогические проблемы, не впадая при этом в ошибки, столь
распространенные среди людей заурядных. Антуану это польстило, и
впечатление, которое складывалось у него о колонии, стало еще более
благоприятным.
— Правда, во дворе, как бывает в казармах, у нас есть тут одно
строеньице, архитектор окрестил его в своем проекте «дисциплинарными
помещениями».
..
— ?
— …но мы держим там только уголь да картошку. К чему нам карцеры? —
продолжал он. — Убежденьем можно добиться гораздо большего!
— Неужели? — спросил Антуан.
Директор с тонкой улыбкой опять положил руку ему на запястье.
— Поймите меня правильно, — сказал он доверительно. — То, что я называю
убеждением, — мне хотелось бы сразу поставить все точки над i, — заключается
в лишении некоторых блюд. Наши малютки ужасные лакомки. В их возрасте это
простительно, не так ли? Хлеб всухомятку обладает совершенно удивительными
свойствами, доктор, он замечательно убеждает… Но этими свойствами нужно
умело пользоваться; и главное здесь вот что: ребенка, которого вы хотите
убедить, ни в коем случае не следует изолировать от других детей. Теперь вы
видите, как далеки мы от того, чтобы сажать кого-нибудь в карцер! Нет! Пусть
он грызет свою черствую корку на виду у всех, в столовой, в углу, во время
самой обильной трапезы, то есть за обедом, когда вокруг струятся ароматы
горячего рагу и товарищи уписывают его за обе щеки. Против этого не устоишь!
Или я не прав? В этом возрасте худеют так быстро! Две, ну в крайнем случае
три недели — и самые строптивые становятся у меня просто шелковыми.
Убеждение! — заключил он, делая круглые глаза. — И ни разу мне не
приходилось прибегать к более строгим наказаниям, я даже ни разу не
замахнулся на вверенных мне шалунов!
Его лицо лучилось гордостью и лаской. Казалось, он в самом деле любит
этих сорванцов, любит даже тех, кто особенно досаждает ему своими проказами.
Они снова спустились на нижний этаж. Г-н Фем вытащил из кармана часы.
— Разрешите мне в заключение показать вам нечто весьма назидательное.
Вы расскажете об этом господину учредителю; я уверен, он будет доволен.
Они пересекли палисадник и вошли в часовню. Г-н Фем предложил ему
святой воды. Антуан увидел со спины человек шестьдесят мальчишек в холщовых
куртках; ровными рядами они неподвижно стояли на коленях на каменном полу;
четверо усатых надзирателей в синих суконных мундирах с красными кантами
расхаживали между рядами, не спуская с детей глаз. В алтаре священник,
которому прислуживали двое воспитанников, заканчивал мессу.
— Где Жак? — прошептал Антуан.
Директор показал на хоры, под которыми они стояли, и на цыпочках пошел
к дверям.
— У вашего брата постоянное место там, наверху, — сказал г-н Фем, когда
они вышли наружу. — Он там один, вернее сказать с парнем, который состоит
при нем для услуг. В связи с этим вы можете передать вашему папеньке, что мы
приставили к Жаку нового служителя, о котором у нас уже был разговор с
неделю назад. Прежний, дядюшка Леон, был для этого староват, мы перевели его
в надзиратели при одной из мастерских. А новый — еще молодой, из Лотарингии
родом; о, это отличный малый, только что из полка, служил там у полковника в
денщиках; рекомендации у него великолепные. И брату вашему теперь не так
скучно будет на прогулках, не правда ли? Ах, боже мой, я заболтался, они уже
выходят.