.
Секунду подумав, Ноэми сообщнически склонилась к ней:
— Нет, но консьержка иногда…
Тереза жестом прервала ее и пошла к дверям. Молодая женщина из приличия
уткнулась в подушки и сделала вид, что не замечает ее ухода.
В передней, когда г-жа де Фонтанен уже приподымала портьеру у входной
двери, ее обхватили руки Николь. Лицо девочки было мокрым от слез. Тереза не
успела ничего сказать. Девочка порывисто обняла ее и убежала.
Консьержке очень хотелось посудачить.
— Я отправляю ей на родину приходящие на ее имя письма, это в Бретани,
Перро-Гирек; а родители, наверное, пересылают почту ей. Если это вас
интересует… — добавила она, раскрывая засаленный список жильцов.
Прежде чем вернуться домой, г-жа де Фонтанен зашла на почту, взяла
телеграфный бланк и написала:
«Викторине Ле Га. Перро-Гирек (Кот-дю-Нор). Церковная площадь.
Прошу передать г-ну де Фонтанену, что его сын Даниэль в воскресенье
исчез».
Потом она написала открытку:
«Господину пастору Грегори,
Christian Scientist Society*,
Нейи-сюр-Сен, бульвар Бино, 2-а.
______________
* Христианское научное общество (англ.).
Дорогой Джеймс,
Два дня тому назад Даниэль уехал, не сообщив куда, и не подает о себе
никаких вестей; я в тревоге. Кроме того, Женни слегла, у нее сильный жар,
причина неясна. Я не знаю, где найти Жерома, чтобы сообщить ему об этом.
Я совсем одна, мой друг. Приезжайте ко мне.
Тереза де Фонтанен»
V
На третий день, в среду, в шесть часов вечера на улицу Обсерватории
явился длинный нескладный человек неопределенного возраста и ужасающей
худобы.
— Вряд ли барыня принимает, — ответил консьерж. — Наверху доктора.
Маленькая барышня при смерти.
Пастор поднялся по лестнице. Дверь в квартиру была открыта. В прихожей
висело несколько мужских пальто. Выбежала сиделка.
— Я пастор Грегори. Что случилось? С Женни плохо?
Сиделка посмотрела на него.
— Она при смерти, — шепнула она и скрылась.
Он содрогнулся, будто от пощечины. Ему показалось, что вокруг внезапно
не стало воздуха, он задыхался. Войдя в гостиную, он отворил оба окна.
Прошло десять минут.
Войдя в гостиную, он отворил оба окна.
Прошло десять минут. По коридору кто-то бегал взад и вперед, хлопали
двери. Послышался голос, показалась г-жа де Фонтанен, за ней следом двое
пожилых мужчин в черных костюмах. Увидев Грегори, она кинулась к нему:
— Джеймс! Наконец-то! О, не оставляйте меня, мой друг!
Он пробормотал!
— Я только сегодня вернулся из Лондона.
Оставив двоих консультантов совещаться, она потащила его за собой. В
прихожей Антуан, без сюртука, чистил щеткой ногти в тазу, который держала
перед ним сиделка. Г-жа де Фонтанен схватила пастора за руки. Она была
неузнаваема: щеки побелели, губы дрожали.
— Ах, останьтесь со мной, Джеймс, не бросайте меня одну! Женни…
Из глубины квартиры послышались стоны; не договорив, она убежала в
комнату дочери.
Пастор подошел к Антуану; он молчал, но в его тревожных глазах застыл
вопрос. Антуан покачал головой.
— Она при смерти.
— О! Зачем так говорить! — сказал Грегори тоном упрека.
— Ме-нин-гит, — проскандировал Антуан, поднимая руку ко лбу. —
«Странный малый», — добавил он про себя.
Лицо у Грегори было желтое и угловатое; черные пряди тусклых, будто
мертвых волос топорщились вокруг совершенно вертикального лба. По обе
стороны носа, длинного, вислого и багрового, сверкали из-под бровей глубоко
посаженные глаза; очень черные, почти без белков, постоянно влажные и
удивительно подвижные, они словно фосфоресцировали; такие глаза, суровые и
томные, бывают иногда у обезьян. Еще более странной была нижняя часть лица:
немая ухмылка, гримаса, не выражавшая ни одного из обычных человеческих
чувств, дергала во все стороны подбородок, безволосый, туго обтянутый
пергаментно-желтой кожей.
— Внезапно? — спросил пастор.
— Температура поднялась в воскресенье, но симптомы проявились только
вчера, во вторник, утром. Сразу собрался консилиум. Было сделано все, что
можно. — Его взгляд стал задумчивым. — Посмотрим, что скажут эти господа; но
лично я, — заключил он, и лицо у него перекосилось, — лично я считаю, что
бедный ребенок уми…
— О, don’t!* — хрипло прервал пастор. Его глаза вонзились в глаза
Антуана, горевшее в них раздражение плохо вязалось со странной ухмылкой,
кривившей рот. Словно воздух вдруг стал непригоден для дыхания, он поднес к
воротнику свою костлявую руку, и эта рука скелета так и застыла, судорожно
вцепившись в подбородок, точно паук из кошмарного сна.
______________
* О нет! (англ.).
Антуан окинул пастора профессиональным взглядом: «Поразительная
асимметричность, — сказал он про себя, — и этот внутренний смех, эта ничего
не выражающая гримаса маньяка…»
— Будьте любезны сказать, вернулся ли Даниэль, — церемонно спросил
пастор.
..»
— Будьте любезны сказать, вернулся ли Даниэль, — церемонно спросил
пастор.
— Нет, полнейшая неизвестность.
— Бедная, бедная женщина, — пробормотал Грегори, в его голосе слышалась
нежность.
В это время оба врача вышли из гостиной. Антуан подошел к ним.
— Она обречена, — гнусаво протянул тот, что выглядел более старым; он
положил руку на плечо Антуану, который тотчас обернулся к пастору лицом.
Подошла пробегавшая мимо сиделка, спросила, понизив голос:
— Скажите, доктор, вы считаете, что она…
На сей раз Грегори отвернулся, чтобы больше не слышать этого слова.
Ощущение удушья становилось невыносимым. В приоткрытую дверь он увидел
лестницу, в несколько прыжков очутился внизу, перешел через улицу и принялся
бегать вдоль мостовой под деревьями, смеясь своим нелепым смехом, со
взъерошенными волосами, скрестив на груди паучьи лапы, жадно вдыхая вечерний
воздух. «Проклятые врачи!» — ворчал он. К Фонтаненам он был привязан, как к
собственной семье. Когда шестнадцать лет тому назад он приехал в Париж без
единого пенса в кармане, у пастора Перье, отца Терезы, нашел он приют и
поддержку. Этого ему не забыть никогда. Позднее, во время последней болезни
своего благодетеля, он все бросил, чтобы неотлучно находиться у его постели,
и когда старый пастор умер, одну его руку сжимала дочь, другую — Грегори,
которого он называл сыном. Воспоминание было таким мучительным, что он резко
повернулся и размашистым шагом пошел назад. Экипажа врачей уже не было перед
домом. Он быстро поднялся наверх.
Дверь по-прежнему оставалась открытой. Стоны привели его в комнату.
Шторы были задернуты, полумрак наполнен жалобными вздохами. Г-жа де
Фонтанен, сиделка и горничная, склонившись над постелью, с большим трудом
удерживали маленькое тело, которое судорожно билось, как рыба в траве.
Несколько минут Грегори стоял со злобным лицом, ничего не говоря и
вцепившись рукой в подбородок. Потом наклонился к г-же де Фонтанен.
— Они убьют вашу девочку!
— Что? Убьют? Каким образом? — пролепетала она, пытаясь поймать все
время ускользавшую от нее руку Женни.
— Если вы не прогоните их, — сказал он с яростью, — они убьют вашего
ребенка.
— Кого прогнать?
— Всех.
Она ошеломленно смотрела на него; быть может, ей послышалось? Желчное
лицо Грегори, желтевшее возле самых ее глаз, было ужасно.
Он на лету поймал руку Женни и, наклонясь, позвал ее голосом, нежным,
как песня:
— Женни! Женни! Dearest!* Вы узнаете меня? Вы узнаете меня?
______________
* Дорогая (англ.).