Он решил, что это игра, и с
готовностью принял в ней участие. Впрочем, ему показалось, что она и в самом
деле убегает от него, бежит все быстрее и быстрее, и ему нелегко было за ней
угнаться, даже идя быстрым шагом. Он забавлялся: стремительно шагать по
пустынному кварталу — да это просто настоящая охота. Однако он немного
устал, и, когда она свернула в темный переулок, который, сделав колено,
вывел их на прежнее место, хотел было остановить ее, в третий раз схватил за
руку. Но она снова вырвалась.
— Ну это уж просто глупо, — рассердился он. — Довольно, остановитесь.
Но она ускорила шаг, стараясь держаться в темноте и беспрерывно петляя
с тротуара на тротуар, словно и вправду хотела, чтобы он потерял ее след. И
вдруг побежала со всех ног. В несколько прыжков он нагнал ее, силой затащил
в какой-то подъезд. И тут увидел на ее лице печать такого ужаса, что понял —
она не притворяется.
— Что с вами?
Она не могла перевести дыхание, прижалась к сырой стене, устремив на
него обезумевшие глаза. Он быстро все взвесил. Нет, понять ничего
невозможно, но ясно, что случилось что-то серьезное. Он хотел обнять ее, но
она вырвалась с такой стремительностью, что порвала оборку на платье.
— Да что с вами? — повторил он, отступая на шаг. — Вы меня боитесь? Или
вам нехорошо?
Ее била нервная дрожь, она не могла произнести ни слова и по-прежнему
не сводила с него глаз.
Он все еще ничего не понимал, но ему стало жаль ее.
— Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил он.
Знаком она дала понять, что да. Он почувствовал, что становится просто
смешным.
— Правда хотите? Значит, мне уйти? — повторил он с такой нежностью,
словно старался приманить ребенка, бежавшего из дома.
— Уходите! — негромко, но резко ответила она.
Да, комедии она не разыгрывала.
Он понял, что поступит некрасиво, если будет настаивать, и сразу
отступил от нее, решив, что будет вести себя, как подобает человеку
воспитанному.
— Что ж, ничего не поделаешь… Но не могу же я бросить вас ночью в
этом глухом подъезде! Пойдем же, поищем таксомотор, а когда найдем — я вас
оставлю… Согласны?
Они молча направились к проспекту Оперы, еще издали блиставшей огнями.
Еще не дойдя до нее, они увидели свободное такси, и по знаку Даниэля шофер
остановил машину у самого тротуара. Ринетта упорно не поднимала глаз.
Даниэль открыл дверцу. Стоя на подножке, она несмело обернулась к нему,
взглянула ему в лицо так, словно была не в силах удержаться, чтобы еще раз
не посмотреть на него. Он насильно улыбнулся и, сняв шляпу, сделал вид, что
прощается с ней как добрый друг. Когда она убедилась, что он не намерен с
ней ехать, с лица ее исчезло напряженное выражение. Она дала свой адрес
шоферу. Потом обернулась к Даниэлю и сказала негромко, извиняющимся тоном:
— Простите.
Сегодня вы уж оставьте меня, господин Даниэль. А завтра я
вам все объясню.
— Хорошо, до завтра, — сказал он, поклонившись. — Но где мы встретимся?
— Да, правда, где… — повторила она как-то простодушно.
— У госпожи Жюжю, если хотите? Да, да, у госпожи Жюжю. До встречи —
завтра в три.
— Завтра в три.
Он протянул руку, она подала ему свою ручку, затянутую в перчатку. И он
коснулся губами ее пальцев.
Машина тронулась с места.
И тут Даниэлем овладела ярость. Но он сейчас же взял себя в руки, когда
увидел, что молодая женщина высунулась из машины, увидел ее плечи, обтянутые
светлым платьем, понял, что она просит шофера остановиться.
Даниэль одним прыжком оказался у дверцы таксомотора. Ринетта уже
открыла ее. Он заметил, что она подвинулась, освобождая ему место; в темноте
глаза ее были широко раскрыты. Он понял и бросился на сиденье рядом с ней.
Когда он обнял ее, она впилась губами в его губы, и он ясно почувствовал,
что она уступает не из душевной слабости или от страха, она вся без остатка
отдавалась ему. Она рыдала — словно от отчаяния — и невнятно шептала:
— Я бы хотела… я хотела бы…
И Даниэль был потрясен, услышав:
— Я бы хотела… иметь ребенка… от тебя!
— Ну как, адрес прежний? — осведомился шофер.
III
Покинув Жака и его друзей, Антуан отправился в Пасем, чтобы «посмотреть
воспаление легких»; оттуда он поехал на Университетскую улицу в отцовский
дом, где вот уже пять лет вместе с братом занимал нижний этаж. Он сидел в
машине, везущей его домой, с папиросой в зубах и размышлял о том, что
маленький больной явно поправляется, что его день — день врача — кончился и
настроение у него превосходное.
«Надо признаться, вчера вечером гордиться мне было нечем. Вообще, когда
выделение мокроты внезапно прекращается… Pulsus bonus, urina bona, sed
aeger moritur…* Лишь бы не пропустить эндокардита. А мать еще женщина
красивая… И Париж сегодня вечером тоже очень красив…»
______________
* Пульс нормальный, моча нормальная, но больной умирает (лат.).
Он взглянул на бегущие мимо зеленые купы Трокадеро{325} и обернулся,
следя глазами за парочкой, удалявшейся в глухую аллею парка. Эйфелева башня,
статуи на мосту, Сена — все кругом розовело. «В сердце моем…
та-та-та-та…» — напевал он. Шум мотора ему вторил. «В сердце моем…
спит!» — вспомнил он вдруг. «Да, да, верно, «В сердце моем спит…
та-та-та-та-та». Досадно, никак не вспомню слова дальше. Ну что же, право,
может спать в моем сердце?.. «Ленивая свинья»?» — подумал он и улыбнулся.
Вспомнилось, что предстоит веселая пирушка в баре Пакмель. А может быть, и
любовное приключение… Он почувствовал, как хорошо жить; казалось, он был
взбудоражен какими-то тайными желаниями.