Антуан нашел ее. Она стояла с независимым видом, подбоченясь, перед
клочком земли, покрытым бурьяном и вклинившимся в угол между двумя стенами:
обломки ограды торчали из зарослей крапивы.
— Она по-прежнему здесь, но в каком все виде! Ох, бедненькая моя
девочка! Нечего сказать, хорошо они содержат твою могилку. А ведь я им
посылаю двадцать франков в год, чтобы о ней пеклись. — Затем, обернувшись к
Антуану, сказала как-то неуверенно, словно просила извинить ее за причуду: —
Сними, пожалуйста, шляпу, котик.
Антуан покраснел и сбросил шляпу.
— Бедненькая моя доченька, — вдруг сказала Рашель. Она оперлась на
плечо Антуана, глаза ее наполнились слезами. — И подумать только, что я не
была с ней в ее смертный час, — шепнула она. — Приехала слишком поздно.
Ангелок, просто ангелок; личико бледное… — И, вытерев глаза, она
неожиданно улыбнулась: — В странную я тебя вовлекла прогулку, верно? Дело
давнее, а все же за сердце берет, ничего не поделаешь… К счастью, работа
тут найдется, а работа мешает думать… Пойдем же.
Пришлось вернуться к экипажу и, отказавшись от помощи кучера,
перетащить на кладбище свертки, которые Рашель, встав на колени в траву,
пожелала распаковать сама. Она не спеша разложила все на соседней плите —
лопату, садовый нож, деревянный молоток, объемистую картонную коробку, в
которой был венок, унизанный белым и голубым бисером.
— Теперь понимаю, почему так тяжело было, — с усмешкой заметил Антуан.
Она живо вскочила:
— Помоги-ка мне, полно ворчать. Сними пиджак… Ну-ка возьми нож. Надо
срезать, вырвать сорняк — он все заглушает. Видишь, под ним показались
кирпичи, которыми обнесена могилка. Невелик был у бедняжки гробик и не
тяжел!.. Дай-ка сюда: это все, что осталось от венка! Надпись поистерлась:
«Нашей дорогой дочке». Его принес Цукко. Тогда я уже с год, как от него
ушла, но все же уведомила его, понимаешь? Впрочем, он поступил надлежащим
образом — явился, был в траурном костюме. Ей-богу, я ему обрадовалась — хоть
не одна была на похоронах… Глупо мы устроены… Постой: вот это крест.
Подними-ка, мы его сейчас поставим покрепче.
Раздвигая траву, Антуан вдруг почувствовал волнение: сначала он не
заметил всей надписи: Роксана-Рашель Гепферт. Первое слово стерлось, и он
прочел только имя своей подруги. И он погрузился в раздумье.
— Ты что же! — воскликнула Рашель. — За работу! Начнем отсюда.
И Антуан рьяно взялся за работу: он ничего не делал наполовину. Засучив
рукава, он орудовал ножом и лопатой и вскоре взмок от пота, как
чернорабочий.
— Передай-ка мне венки, — попросила она, — я их тем временем протру…
Эге, да одного недостает. Вот так штука! Самого красивого — от Гирша. Из
фарфоровых цветочков.
Нет, право, это уже слишком.
Антуан, забавляясь, следил за ней глазами: без шляпы, волосы,
сверкающие на солнце, растрепаны, губы кривятся раздраженно и насмешливо,
юбка поддернута, рукава закатаны по локоть, и она снует туда и сюда по
участку, обнесенному оградой, осматривая каждую могилу, и в ярости ворчит:
— Попомню я вам это, черт бы вас взял, жадюги!
Вернулась она обескураженная:
— Я так им дорожила! Они, вероятно, понаделали из них брелоки. Знаешь,
народ тут такой отсталый… Впрочем, — продолжала она, успокоившись как по
мановению волшебной палочки, — я там обнаружила желтый песок, он нам все
скрасит.
Понемногу место, где была погребена девочка, становилось иным: крест
подняли, вбили в землю ударами деревянного молотка, и он теперь возвышался
над прямоугольником, обложенным кирпичами, где не виднелось ни былинки, а
узкая, посыпанная песком дорожка, что вилась вокруг, довершала все, создавая
впечатление, будто могилку усердно содержат в порядке.
Они не заметили, как небосклон заволокло тучами, и первые капли дождя
застигли их врасплох. Над долиной собралась гроза. Под свинцовым небом
камни, казалось, стали еще белее, а трава еще зеленее.
— Поспешим, — крикнула Рашель. Она оглядела могилу с материнской
улыбкой, прошептала: — Мы неплохо поработали, совсем как палисадник около
дачи.
Антуан приметил ветку, свисавшую с розового куста, растущего в углу,
между стенами, а на ней цвели, покачиваясь на ветру, две розы с
шафраново-желтой сердцевиной. И ему захотелось сорвать их, оставить на
прощанье маленькой Роксане. Но его остановило чувство такта: он предпочел,
чтобы такой романтический жест сделала сама мать, и, сорвав цветы, протянул
их Рашели.
Она их взяла и торопливо приколола к корсажу.
— Благодарю, — произнесла она. — Но пора удирать, а то шляпка у меня
испортится. — И она побежала к экипажу, не оглядываясь, обеими руками
придерживая юбку, которую уже хлестал дождь.
Кучер тем временем успел выпрячь лошадь и укрылся вместе с ней между
кустами живой изгороди. Антуан и Рашель нашли прибежище в самом экипаже под
поднятым верхом и натянули на колени тяжелый фартук, от которого разило
заплесневелой кожей. Она смеялась — ее забавляло, что так неожиданно
налетела гроза, радовало, что долг выполнен.
Ливень был мимолетным. Дождь затихал; тучи мчались на восток, и вскоре
в небе, очистившемся от испарений, вновь проглянуло заходящее солнце,
сиявшее ослепительно. Кучер стал запрягать. Ватага мальчишек гнала мимо них
стадо мокрых гусей. Младший, малыш лет девяти-десяти, взобрался на подножку
и звонко крикнул:
— Что, хорошая штука любовь, господа? — и убежал, стуча деревянными
башмаками.