Она была одна; покраснела, но глаза
засветились:
— Как я рада увидеть барыню! Мадемуазель Женни выросла небось?
Госпожа де Фонтанен колебалась. У нее была страдальческая улыбка.
— Мариетта… дайте мне адрес барина.
Девушка залилась румянцем, в широко раскрытых глазах показались слезы.
Адрес? Она покачала головой, адреса она не знает, то есть больше не знает:
барин не живет уже в гостинице, где… И потом, барин почти сразу же бросил
ее.
Госпожа де Фонтанен опустила глаза и стала пятиться к двери, чтобы не
слушать того, что могло последовать дальше. Наступило короткое молчание, и
так как из таза на плиту с шипеньем выплескивалась вода, г-жа де Фонтанен
машинально пробормотала:
— У вас вода кипит. — Потом, продолжая пятиться, добавила: — По крайней
мере, вам здесь хорошо, дитя мое?
Мариетта не отвечала, и когда г-жа де Фонтанен, подняв голову,
встретилась с ней взглядом, она увидела, как в глазах девушки промелькнуло
что-то животное, детский рот приоткрылся, обнажились зубы. После минутного
колебания, которое обеим показалось вечностью, девушка прошептала:
— Может быть, вы спросите… у госпожи Пти-Дютрей?
Она разрыдалась, но г-жа де Фонтанен уже не слышала этого. Она убегала
по лестнице вниз, как от пожара. Это имя вдруг объяснило ей сотню в свое
время едва замеченных и тут же забытых совпадений, которые теперь обретали
смысл.
Мимо проходил пустой фиакр, она кинулась в него, чтобы скорее вернуться
домой. Но в тот миг, когда она собиралась назвать свой адрес, ее охватило
непреодолимое желание. Ей показалось, что она исполняет волю божью.
— Улица Монсо! — воскликнула она.
Через пятнадцать минут она звонила у дверей своей кузины Ноэми
Пти-Дютрей.
Ей открыла девочка лет пятнадцати, белокурая и свеженькая, с большими
ласковыми глазами.
— Здравствуй, Николь. Мама дома?
Она почувствовала на себе удивленный взгляд девочки.
— Сейчас я ее позову, тетя Тереза!
Госпожа де Фонтанен осталась в прихожей одна. У нее так сильно билось
сердце, что она прижала руку к пруди и боялась ее отнять. Усилием воли
заставляя себя быть спокойной, она осмотрелась вокруг. Дверь в гостиную была
отворена; солнце весело играло на коврах и обоях; у комнаты был небрежный
кокетливый вид гарсоньерки. «Говорили, что после развода она осталась без
средств», — подумала г-жа де Фонтанен. И эта мысль напомнила ей, что ей
самой муж уже два месяца не дает денег, что очень трудно стало справляться с
расходами по хозяйству, и тут же мелькнула догадка, что, может быть, вся эта
роскошь у Ноэми…
Николь не появлялась. В квартире воцарилась тишина. Чувствуя себя с
каждой минутой все более угнетенной, г-жа де Фонтанен вошла в гостиную,
чтобы присесть. Пианино было открыто; на диване лежал развернутый журнал
мод; на низком столике валялись папиросы; в вазе полыхала охапка красных
гвоздик Ее тревога стала еще сильней.
Но отчего?
Оттого, что здесь был он, в каждой мелочи ощущалось его присутствие!
Это он придвинул пианино к окну углом, точно так же, как дома! Это, конечно,
он оставил его открытым, а если даже не он, то для него бренчала здесь
музыка! Это он захотел, чтобы был здесь низкий диван, а рядом, под рукой,
лежали всегда папиросы! И это его, только его она видела здесь, он лежал,
развалившись среди подушек, с обычным своим барски небрежным видом, с
веселым взглядом из-под ресниц, откинув картинно руку и зажав между пальцами
папиросу!
Она вздрогнула, заслышав скользящие шаги по ковру; появилась Ноэми в
кружевном пеньюаре, опираясь на плечо дочери. Это была тридцатипятилетняя
женщина, темноволосая, высокая, полная.
— Здравствуй, Тереза; извини меня, я с утра валялась с ужасной
мигренью. Опусти шторы, Николь.
Блеск глаз, свежий цвет лица изобличали ее во лжи.
А чрезмерная говорливость свидетельствовала о том, насколько смутил ее
этот визит; смущение перешло в тревогу, когда тетя Тереза ласково обратилась
к девочке:
— Мне нужно поговорить с твоей мамой, малышка; оставь нас, пожалуйста,
на минутку одних.
— Ну-ка, иди занимайся к себе в комнату, живо! — воскликнула Ноэми и с
деланным смехом обратилась к кузине: — Просто невыносимо, уже в эти годы,
хлебом ее не корми — только дай покривляться в гостиной! У Женни, наверно,
то же самое? Должна тебе сказать, что я была точно такая, помнишь? Маму это
до отчаянья доводило.
Госпожа де Фонтанен пришла для того, чтобы получить нужный ей адрес. Но
с первых же секунд она так остро ощутила присутствие здесь Жерома, обида
была такой горькой, а вид Ноэми, ее яркая и вульгарная красота настолько
оскорбительными, что, опять поддаваясь первому порыву, она приняла
безрассудное решение.
— Да сядь ты, пожалуйста, Тереза, — сказала Ноэми.
Вместо того чтобы сесть, Тереза подошла к кузине и протянула ей руку. В
жесте не было ничего театрального, он был полон искренности и достоинства.
— Ноэми… — начала она и вдруг быстро проговорила: — Верни мне мужа.
Светская улыбка застыла на губах г-жи Пти-Дютрей. Г-жа де Фонтанен все
еще держала ее за руку.
— Не отвечай мне. Я тебя ни в чем не упрекаю. Это все, конечно, он… Я
знаю его…
Она замолчала, ей не хватало воздуха. Ноэми не воспользовалась паузой,
чтобы защититься, и г-жа де Фонтанен была ей благодарна за молчание — не
потому, что сочла его признанием, но оно доказывало, что ее кузина не
настолько испорченна и ловка, чтобы так быстро отразить внезапный удар.
— Слушай меня, Ноэми. У нас растут дети. Твоя дочь… И мои двое тоже
взрослеют. Даниэлю уже четырнадцать. Пример может оказаться пагубным, зло
так заразительно! Нельзя, чтобы это продолжалось! Разве я не права? Скоро
уже не я одна буду все это видеть… и страдать.
В ее прерывистом голосе прозвучала мольба:
— Верни нам его теперь, Ноэми.