Кто-то постучал в дверь.
— Ужасная недотрога!
Кто-то постучал в дверь. И она тут же открылась.
— Это я, доктор, — произнес теплый голос, и в комнату вошла прекрасная
Анна. — Простите, пожалуйста. Я самым позорным образом опоздала… Но вы
живете в совершенно невозможном квартале. — Она засмеялась. — Надеюсь, вы
меня не дожидались? — прибавила она, ища глазами дочь. — Ты смотри не
простудись! — заметила она без малейшей нежности в голосе. — Мэри, дорогая,
будьте так добры, накиньте ей что-нибудь на плечи.
В ее голосе, низком контральто, глубокие и нежные интонации безо
всякого перехода чередовались с другими, более жесткими.
Она подошла к Антуану. В гибкости ее фигуры было что-то вызывающее. Но
за всей этой живостью неизменно чувствовалась некоторая сухость,
свидетельствовавшая о сильном упрямстве, сглаженном и смягченном долгой
привычкой прельщать именно кротостью. Ее окутывал аромат мускуса, казалось,
слишком тяжелый, чтобы распространяться в воздухе. Непринужденным жестом она
протянула руку в светлой перчатке, на которой позвякивали тонкие браслеты.
— Здравствуйте!
Ее серые глаза заглядывали глубоко в глаза Антуана. Он увидел ее
полуоткрытый рот. Кожа на висках под темными завитками волос была покрыта
еле заметными морщинками, отчего ткани около век казались чуть-чуть
дряблыми. Он отвел глаза.
— Довольны ли вы, доктор? — спросила она. — Долго еще продлится ваш
осмотр?
— Гм… на этот раз я его уже кончил, — промолвил Антуан с застывшей
улыбкой на губах; и, обернувшись к англичанке, добавил: — Вы можете одеть
мадемуазель.
— Сознайтесь, что я привела ее к вам в прекрасном состоянии! —
вскричала г-жа де Батенкур, усаживаясь по своей привычке спиной к свету. —
Говорила она вам, что мы провели…
Антуан подошел к умывальнику и, повернув из вежливости голову в сторону
г-жи де Батенкур, принялся намыливать руки.
— …что мы провели ради нее два месяца в Остенде? Впрочем, это и без
того видно: и загорела же она! А видели бы вы ее шесть недель тому назад! Не
правда ли, Мэри?
Антуан размышлял. На этот раз ясно обозначился туберкулез: он затронул
самый фундамент здания, — основательно подточил позвоночник. Конечно, легко
было сказать: «Беда поправимая…» Но на самом деле он этого не думал.
Несмотря на то, что внешне все было как будто благополучно, общее состояние
внушало опасения. Все железы распухли. Гюгета была дочерью старого Гупийо, и
дурная наследственность могла иметь в будущем серьезные последствия.
— Говорила она вам, что получила третий приз за загар на конкурсе в
«Палас» и награду на конкурсе в казино?
Она слегка шепелявила, чуть-чуть, ровно настолько, чтобы это придавало
ее опасному очарованию успокоительный оттенок наивности. Глаза серо-зеленого
цвета, странного у брюнетки, на мгновение вспыхивали безо всякой причины
слишком ярким блеском.
Еще в первую их встречу Антуан вызвал в ней чувство
глухой досады Анна де Батенкур любила возбуждать влечение в мужчинах и даже
в женщинах. Впрочем, с годами ей все реже удавалось извлекать из этого
что-либо реальное, но чем платоничнее было получаемое ею удовольствие, тем
ревностнее старалась она создать вокруг себя такую чувственную атмосферу.
Поведение Антуана крайне раздражало ее потому, что, хотя в его внимательном
и веселом взгляде, обращенном на нее, сквозило некоторое желание, видно было
также, что желание это ему ничего не стоит подавить и оно ничуть не нарушает
ясности его суждений.
Она прервала свою речь, промолвив с горловым смешком:
— Извините меня, я просто задыхаюсь в этом манто — И, продолжая сидеть,
не спуская глаз с молодого человека, она плавным движением, от которого
зазвенела у нее на шее золотая цепочка от часов, сбросила с себя пышный мех,
покрывший стул, на котором она сидела. Ее грудь облегченно затрепетала;
вырез корсажа открыл гибкую шею, еще молодую и, если можно так выразиться,
непокорную: на ней горделиво сидела маленькая головка с орлиным профилем,
которую шляпа прикрывала, как шлем.
Антуан между тем, слегка согнувшись, медленно вытирал руки и,
рассеянный, озабоченный, заранее представлял себе воспаление костной ткани,
размягчение, затем быстрое разрушение подточенного позвоночника. Необходимо
было как можно скорее попытаться сделать единственное, что еще оставалось:
заключить больную в гипсовый корсет на долгие месяцы, может быть, на годы…
— Этим летом в Остенде было очень весело, доктор, — продолжала г-жа де
Батенкур, несколько повышая голос, чтобы Антуан ее услышал. — Съехалась
масса народу. Даже слишком много. Прямо ярмарка.
Она засмеялась. Затем, видя, что врач не обращает на нее внимания,
стала постепенно понижать голос и перевела ласковый взгляд на мисс Мэри,
которая одевала Гюгету. Но она не умела долго выдерживать роль зрительницы:
ее всегда тянуло вмешаться в дело. Она поспешно встала, поправила складку на
воротничке, беглым движением руки привела в порядок корсаж и, как-то
непринужденно склонившись к самому лицу англичанки, сказала ей вполголоса:
— Знаете, Мэри, мне больше нравится шемизетка, которую сделали у
Хедсона; нужно будет дать ее Сюзи как модель… Да держись же ты прямо! —
вскричала она с раздражением. — Постоять не можешь! Ну, как тут проверишь,
хорошо ли сидит на тебе платье? — и гибким движением она повернулась к
Антуану.
— Вы не представляете себе, доктор, как ленива эта дылда! Я всегда была
подвижна, как ртуть; просто не выношу этого.
Глаза Антуана встретились с чуть-чуть вопросительным взглядом Гюгеты и,
как он ни старался сдержаться, загорелись понимающим, сообщническим
огоньком, заставившим девочку улыбнуться.
«Так, — отметил он про себя. — Сегодня понедельник. Нужно, чтобы в
пятницу или в субботу она была уже в гипсе.