Он протянул ей горящую спичку; она затянулась, выпустила струю дыма,
окутавшего ее лицо.
— Благодарю.
Сомнений нет; нужно с самого начала избежать недоговоренности. Ей тем
легче было завести откровенный разговор, что она ничем не рисковала. Она
чуть отодвинула чашку, облокотилась на стол, оперлась подбородком на
сплетенные пальцы. Она щурилась от дыма, и глаз ее почти не было видно.
— Да, я свободна, — с ударением произнесла она, — но это отнюдь не
значит, что мною можно располагать. Вам это понятно?
И снова у него на лице появилось обычное упрямое выражение. Она
продолжала:
— Признаюсь, жизнь меня потрепала, и довольно основательно. Не всегда я
располагала свободой. Еще два года назад ее у меня не было. А теперь есть. И
я дорожу ею. — Она воображала, что говорит искренне. — Так дорожу, что ни за
что на свете с ней на расстанусь! Вам это понятно?
— Да.
Они замолчали. Он наблюдал за ней. Она усмехнулась и, не глядя на него,
стала помешивать кофе ложечкой.
— К тому же говорю вам прямо: мне не дано быть верной подругой,
надежной любовницей. Люблю потакать всем своим прихотям. Самым разным. А для
этого надо быть свободной. И я хочу остаться свободной. Вам это понятно?
И не спеша она начала прихлебывать мелкими глотками кофе, обжигая губы.
Антуан вдруг почувствовал отчаяние. Все рушилось. Но ведь она еще тут,
рядом с ним, пока ничего не потеряно. Он никогда не отказывался от того, что
задумал; к поражениям он не привык. Во всяком случае, теперь ему все ясно. А
ясность он предпочитал самообману. Когда ты хорошо осведомлен, можно
действовать. Ни на миг ему не приходило в голову, что она может ускользнуть
от него, может отвергнуть замысел их союза. Таков уж он был: всегда убежден,
что непременно достигнет цели.
А теперь нужно было лишь одно: лучше понять ее, развеять тайну, которая
все еще ее окружала.
— Значит, два года назад вы свободны не были? — произнес он негромко,
явно вопросительным тоном. — А сейчас вы и в самом деле свободны — навсегда?
Рашель взглянула на него так, будто перед ней был ребенок. И в глазах у
нее мелькнула насмешка. Словно она говорила: «Пожалуй, я вам отвечу, но лишь
потому, что так хочу».
— Человек, с которым я жила, обосновался в Египетском Судане, —
объяснила она, — и во Франции он никогда не появится. — Раздался ее
негромкий короткий смех, она опустила глаза. — Пойдемте, — отрезала она,
вставая.
Когда они вышли из ресторана, она повернула к Алжирской улице. Антуан
шел рядом, не говоря ни слова, раздумывая, как ему поступить; он уже не в
силах был расстаться с ней.
Они подошли к подъезду, и тут Рашель вдруг помогла ему:
— А вы не подниметесь проведать Дедетту? — спросила она. И с
невозмутимым видом добавила: — Пожалуй, я зря вам это предложила, вероятно,
вы заняты?
И в самом деле Антуан обещал вернуться в Пасси посмотреть своего
маленького пациента.
И с
невозмутимым видом добавила: — Пожалуй, я зря вам это предложила, вероятно,
вы заняты?
И в самом деле Антуан обещал вернуться в Пасси посмотреть своего
маленького пациента. И еще надо было перечесть гранки доклада — утром их
передал ему Патрон в больнице с просьбой проверить ссылки. А главное, он
намеревался пообедать в Мезон-Лаффите — там его ждали, и он твердо решил не
слишком опаздывать, чтобы хоть немного поговорить с Жаком. Но все это
потеряло для него всякий смысл, как только оказалось, что можно побыть с
ней.
— Я свободен весь день, — заявил он, пропуская Рашель вперед.
И только мимоходом посетовал о том, что сорвалась работа, что он резко
изменил привычный образ жизни. Ну что ж, тем хуже. (Он чуть не подумал: «Тем
лучше».)
У дверей своей квартиры она вставила ключ в замочную скважину и
обернулась. Лицо ее горело страстью, страстью бесхитростной и непритворной,
страстью свободной, ликующей, непреодолимой.
V
Как только Жак бегом вернулся из бара Пакмель и дома от консьержа
узнал, что г-на Антуана вызвали — произошел несчастный случай, — его
суеверный ужас мигом рассеялся, но остался тяжкий осадок от того, что он мог
подумать, будто желание иметь черный траурный костюм уже само по себе могло
накликать смерть брата… А исчезновение пузырька с йодом, который сейчас
был ему так нужен, чтобы смазать фурункул, доконало его; он разделся,
испытывая знакомое смутное озлобление, которое так тяготило его, потому что
он всегда его стыдился. Жак долго не мог заснуть. Успех не принес ему
никакой радости.
На следующее утро Антуан встретился с Жаком в воротах в ту самую
минуту, когда тот уже решил отправиться в Мезон-Лаффит, так и не повидавшись
с братом. Антуан наскоро рассказал Жаку обо всем, что произошло накануне
вечером, но ни словом не обмолвился о Рашели. Глаза его сверкали, а
выражение осунувшегося лица было победоносное, и Жак приписал это
трудностям, преодоленным во время операции.
Когда Жак вышел из вокзала в Мезон-Лаффите, вовсю трезвонили колокола.
Торопиться было некуда. И г-н Тибо, а тем более мадемуазель де Вез с Жизель
никогда не пропускали торжественные мессы; значит, времени у Жака было
достаточно, можно было погулять, а потом уже пойти на дачу. Тенистая
прохлада парка манила к себе. Аллеи были пустынны. Он сел на скамейку.
Стояла тишина, слышалось только, как ползают букашки в траве да с дерева над
его головою стремительно взлетают друг за дружкой воробьи. Он сидел
неподвижно, улыбался, ни о чем не думая, просто радовался, что пришел сюда.
Во времена Реставрации Лаффит купил старинное имение Мезон, примыкавшее
к лесу Сен-Жермен-ан-лей, распродал по участкам все пятьсот гектаров парка,
а себе оставил только замок.