— Нет, именно так, как вы сейчас, в шляпке, — и рядом
с вами мой друг Тибо!
— Жак! — позвал он и тихо добавил: — Прошу вас, мне так хочется
сфотографировать вас вдвоем!
Жак подошел к ним. Даниэль насильно потащил их в гостиную, где, по его
словам, освещение было лучше.
Госпожа де Фонтанен и Антуан задержались в столовой.
— Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось неверное представление о
моем визите, — заявил Антуан с той резкостью, которая, как ему казалось,
должна была придать его словам еще большую искренность. — Если бы он узнал,
что Жак здесь и что это я привел его к вам, я думаю, он запретил бы мне
заниматься воспитанием брата, и все пришлось бы начинать с самого начала.
— Несчастный он человек, — прошептала г-жа де Фонтанен таким тоном, что
Антуан улыбнулся.
— Вам его жалко?
— Да, потому что он не сумел заслужить доверие таких сыновей.
— Он в этом не виноват, а я и того менее. Мой отец — человек, как
говорится, выдающийся и достойный. Я уважаю его. Но что поделаешь! Никогда
ни по одному вопросу мы с ним не думаем — не то чтобы одинаково, но даже
сходно. О чем бы ни зашла речь, нам никогда не удается стать на одну и ту же
точку зрения.
— Не всех еще озарил свет.
— Если вы имеете в виду религию, — живо откликнулся Антуан, — то мой
отец в высшей степени религиозен!
Госпожа де Фонтанен покачала головой.
— Еще апостол Павел сказал, что не те, кто слушает закон, праведны
перед богом, но те, кто исполняет его.
Ей казалось, что она от всего сердца жалеет г-на Тибо, но на самом деле
она испытывала к нему инстинктивную и непримиримую антипатию. Запрет,
наложенный им на ее сына, на ее дом, на нее самое, представлялся ей гнусным
и несправедливым, вызванным самыми низменными побуждениями. Она с
отвращением вспоминала лицо этого тучного человека, она не могла ему
простить злобного недоверия ко всему, что было так дорого ей, к ее
нравственной чистоте, к ее протестантизму. Тем более была она благодарна
Антуану, не посчитавшемуся с отцовским осуждением.
— А сами вы, — спросила она с внезапной тревогой, — вы все еще
исполняете церковные обряды?
Он отрицательно качнул головой, и это так ее обрадовало, что у нее
просветлело лицо.
— Должен признаться, что я исполнял их довольно долго, — пояснил он.
Ему казалось, что присутствие г-жи де Фонтанен делает его умнее — и, уж
во всяком случае, красноречивее. У нее было редкое умение слушать; она
словно признавала значительность собеседника, окрыляла его, помогала ему
приподняться над его обычным уровнем.
— Я шел по проторенной дороге, но настоящей веры у меня не было.
Бог
оставался для меня чем-то вроде школьного директора, от которого ничто не
укроется и которого полезно ублажать определенными жестами, соблюдением
определенной дисциплины; я подчинялся, но ощущал только скуку. Я был хорошим
учеником по всем предметам, и по закону божьему тоже. Как утратил я веру? Я
теперь уже и сам не знаю. Когда я это осознал — всего лет пять тому назад, —
я уже достиг такой ступени научной культуры, которая почти не оставляет
места религиозным верованиям. Я позитивист, — произнес он с гордостью; по
правде говоря, он высказывал перед ней мысли, которые только сейчас пришли
ему в голову, ибо до сих пор ему не представлялось случая заняться
самоанализом, да и времени на это не хватало. — Я не говорю, что наука
объясняет решительно все, но она устанавливает факты, и этого мне вполне
достаточно. Меня настолько интересуют всевозможные «как», что я без всякого
сожаления отказываюсь от никчемных поисков ответа на всевозможные «почему».
Впрочем, — быстро добавил он, понизив голос, — быть может, между этими двумя
принципами объяснения разница всего лишь количественная? — Он улыбнулся,
будто извиняясь. — Что касается проблем нравственности, — продолжал он, — то
они меня и вовсе не занимают. Вас это шокирует? Видите ли, я люблю свою
работу, люблю жизнь, я энергичен, активен, и мне кажется, что активность
сама по себе уже является определенной линией поведения. Во всяком случае, у
меня до сих пор ни разу не возникало колебаний относительно того, как мне
следует поступить.
Госпожа де Фонтанен ничего не ответила. Она не ощутила враждебности к
Антуану за его признание, что он не похож на нее. Но в глубине души еще раз
возблагодарила небеса за то, что бог всегда пребывает в ее сердце. Это
постоянное присутствие божие служило для нее источником безграничной и
радостной веры, которую она буквально излучала вокруг себя; вечно угнетаемая
обстоятельствами и неизмеримо более несчастная, чем большинство из тех, кто
соприкасался с нею, она обладала природным даром вливать в людей мужество,
душевное равновесие, счастье. Антуан почувствовал это сейчас на себе;
никогда еще среди отцовского окружения не встречал он человека, который
внушал бы ему такое целительное уважение и самый воздух вокруг которого был
бы так животворен и чист. Ему захотелось еще больше приблизиться к ней, даже
ценою искажения истины.
— Протестантизм всегда меня привлекал, — заявил он, хотя до знакомства
с Фонтаненами вообще никогда не думал о протестантах. — Ваша реформация —
это революция в области религии. Религия ваша строится на освободительных
основах.
Она слушала его со все возрастающей симпатией. Он представлялся ей
молодым, пылким, рыцарственным. Она любовалась его живым лицом и чуткой
морщинкой на лбу, и когда он поднял голову, с детской радостью обнаружила в
его облике еще одну особенность, которая так шла к его вдумчивому взгляду:
верхние веки были у него очень узкие, и если он широко раскрывал глаза, веки
почти исчезали под надбровными дугами; казалось, ресницы делаются вдвое
пушистей и сливаются с бровями.