Антуан рассеянно прислушивался к разговору врачей. Речь шла о больном,
который лечился у Теривье и которого накануне осмотрел Патрон. Случай был,
видимо, довольно тяжелый. Теривье отстаивал свою точку зрения.
— Нет, — заявил Филип. — Один кубический сантиметр — это все, молодой
человек, на что бы я решился. Даже меньше: полсантиметра. И в два приема, с
вашего разрешения. — И так как собеседник горячился, явно восставая против
этого осторожного совета, Филип флегматично положил ему руку на плечо и
прогнусавил: — Видите ли, Теривье, когда больной доходит до такого
состояния, у его изголовья борются только две силы: его организм и болезнь.
Приходит врач и рассыпает удары вслепую. Орел или решка. Если под ударом
оказывается болезнь — орел, если же организм — то решка, и тогда больной
становится moriturus*. Такова эта игра, милейший. А в моем возрасте люди
становятся осторожнее и стараются бить не слишком сильно.
______________
* Обреченный на смерть (лат.).
Несколько секунд он стоял неподвижно, глотая слюну с каким-то влажным
звуком. Его помаргивающие глаза словно впивались во взгляд Теривье. Затем он
убрал руку, лукаво взглянул на Антуана и стал спускаться с лестницы.
Антуан и Теривье пропустили его вперед и пошли рядом.
— Как твой отец? — спросил Теривье.
— Со вчерашнего дня появилась тошнота.
— А…
Теривье нахмурился и сделал гримасу; затем, немного помолчав, спросил:
— Ты давно не осматривал ему ноги?
— Давно.
— Третьего дня я заметил, что они опухли немного больше.
— Белок?
— Скорее опасность флебита. Я зайду сегодня вечером между четырьмя и
пятью. Ты будешь?
Лимузин Филипа ждал у подъезда. Теривье распрощался и удалился
подпрыгивающей походкой.
«Теперь я столько трачу на такси, — подумал Антуан, — что был бы прямой
расчет завести собственную машину».
— Куда мы едем, Тибо?
— В предместье Сент-Оноре.
Зябкий Филип забился в самую глубину автомобиля, и не успел шофер
отъехать, как он сказал:
— Расскажите-ка мне поскорее, голубчик, в чем дело. Случай
действительно безнадежный?
— Безнадежный, Патрон. Двухлетняя девочка, несчастный недоносок: заячья
губа с врожденным раздвоением неба. Эке сам сделал ей операцию весной. Кроме
того, порок сердца. Понимаете? В довершение всего внезапное острое
воспаление среднего уха. Это случилось в деревне. Надо вам сказать, что это
их единственный ребенок…
Филип, рассеянно смотревший на проносящуюся мимо перспективу улиц,
сочувственно проворчал что-то в ответ.
— …Но его жена в положении, на седьмом месяце.
— …Но его жена в положении, на седьмом месяце. Беременность тяжелая.
Мне кажется, она очень неосторожна. Словом, чтобы не случилось чего-нибудь,
как в прошлый раз, Эке увез жену из Парижа и поселил в Мезон-Лаффите, в
доме, который предоставила им тетка госпожи Эке, — я знаю этих людей, они
были друзьями моего брата. Там-то и началось воспаление уха.
— Когда именно?
— Неизвестно. Кормилица ничего не сказала, должно быть, не заметила
Мать не встает с постели, сначала ничего не поняла. Затем решила, что просто
режутся зубы. Наконец в субботу вечером…
— Третьего дня?
— Третьего дня Эке, приехав в Мезон, чтобы, по обыкновению, провести
там воскресенье, сразу же заметил, что девочка в опасности. Он вызвал
санитарную карету и в тот же вечер перевез жену и ребенка в Париж. Ну вот.
Сразу же по приезде он позвонил мне по телефону. В воскресенье рано утром я
осмотрел девочку и по собственной инициативе вызвал ушника Ланнето. Мы
обнаружили всяческие осложнения: воспаление сосцевидных отростков, конечно,
гнойное заражение боковой пазухи и так далее. Со вчерашнего дня мы
перепробовали все, что только можно И увы, все тщетно! Положение с каждым
часом ухудшается. Сегодня утром обнаружились признаки менингита…
— Хирургическое вмешательство?
— По-видимому, невозможно. Пешо, которого Эке позвал вчера вечером,
заявил категорически: состояние сердца не позволяет делать операцию. И
ничем, кроме льда, нельзя облегчить ее ужасные страдания.
Филип, продолжавший смотреть в пространство, снова что-то проворчал.
— Вот как обстоит дело, — продолжал озабоченно Антуан. — Теперь ваша
очередь, Патрон. — После короткой паузы он добавил: — Но должен признаться,
у меня одна надежда, — что мы приедем слишком поздно и что все уже
кончилось.
— Эке не строит иллюзий?
— О нет!
Филип помолчал, затем положил руку на колено Антуана.
— Не высказывайтесь так решительно, Тибо. Как врач, несчастный Эке
знает, должно быть, что надежды нет. Но как отец… Видите ли, чем серьезнее
положение, тем охотнее играешь сам с собой в прятки — На лице его появилась
грустно-ироническая улыбка, и он прогнусавил: — К счастью, не правда ли?.. К
счастью…
IV
Эке жили на четвертом этаже. При звуке остановившегося лифта дверь на
лестницу отворилась: их ждали. Полный мужчина в белом халате, с черной
бородой, подчеркивавшей его семитический тип, пожал руку Антуану, который
представил его Филипу:
— Исаак Штудлер.
Это был студент-медик, забросивший медицину, однако его можно было
встретить во всех медицинских кругах. К Эке, своему университетскому
товарищу, он был привязан как пес. Любил его слепо, не рассуждая. Узнав по
телефону о внезапном возвращении приятеля, он тотчас же прибежал, бросив
все, чтобы ухаживать за больным ребенком.