Рашель уже подошла к двери, собираясь выйти. А г-н Шаль и не думал
уходить. Он облокотился на подставку и наклонился к самому окошку.
— И еще одна крохотная подробность, — произнес он негромко и весь
побагровел. — Весьма возможно, что, сдавая деньги на хранение, я допустил
маленькую ошибочку. Именно так. — Он умолк и вытер пот со лба. — Помнится, я
сдал два кредитных билета, верно ведь? Два билета по пятьсот франков. Да,
да, теперь я в этом уверен. Ошибка с моей стороны, или, скорее, оплошность.
Потому что… поскольку я нашел… не совсем то: нашел-то я один билет…
один билет в тысячу франков. Понятно?.. — Пот струился по его лицу, и он
снова обтер его. — Отметьте это, раз я вспомнил; хотя, по существу, это одно
и то же.
— Отнюдь не одно и то же, — возразил полицейский чин. — И, уж поверьте,
имеет немаловажное значение! Господин, потерявший кредитный билет в тысячу
франков, может приходить сюда хоть сто раз, ему так и не отдадут ваши два
пятисотенных билета. Вот в чем загвоздка! — Он смерил г-на Шаля недовольным
взглядом: — Есть у вас при себе хоть документ, удостоверяющий личность?
Господин Шаль пошарил в карманах.
— Ничего нет.
— Этого еще не хватало, — заметил полицейский чин. — К сожалению, так
просто вас отпустить нельзя. Вас будет сопровождать полицейский до самого
дома, и пусть консьерж засвидетельствует, что ваша фамилия и место
жительства не являются вашим измышлением.
Господину Шалю, казалось, все вдруг стало безразлично. Он то и дело
вытирал пот, впрочем, лицо его сделалось каким-то просветленным, почти
радостным.
— Я к вашим услугам, — вежливо сказал он.
Рашель рассмеялась. Г-н Шаль с тоской посмотрел на нее, о чем-то
поразмыслил, наконец решился подойти к ней и, чуть заикаясь, произнес:
— Случается, мадемуазель Рашель, что под курткой никому не известного
простого человека бьется более благородное сердце, да, именно так, более
благородное и, присовокуплю, более честное сердце, чем под цилиндром
господина такого-то и такого-то, который пользуется всеобщим уважением и
даже осыпан всяческими почестями. — Подбородок его дрожал. Он тотчас же
пожалел о своей горячности. — Вас это не касается, мадемуазель Рашель. Да и
вас также, сударь, — добавил он, безбоязненно глядя на полицейского,
вошедшего в комнату.
Рашель не стала заходить в каморку консьержа, у которого полицейский
выяснял личность г-на Шаля, и поднялась к себе.
Антуан ждал ее на лестничной площадке.
Она не думала, что встретит его здесь. И, увидев, почувствовала прилив
такой бурной радости, что на миг закрыла глаза, хотя на лице ее радость
почти не отразилась.
— А я звонил, звонил… И уже совсем отчаялся.
Они весело смотрели друг на друга, улыбаясь, как заговорщики.
— Как вы собираетесь провести утро? — спросил ем, восхищенный ее
элегантностью; к ней так шел светлый полотняный костюм и шляпка, украшенная
цветами.
— Утро? Да ведь уже второй час. А я еще и не завтракала.
— И я тоже. — Он тут же решился: — Давайте позавтракаем вместе. Ну,
пожалуйста! Согласны?
Она улыбалась, покоренная выражением его лица — лица ненасытного
мальчишки, не умеющего скрывать свои желания.
— Скажите «да»!
— Ну хорошо, да!
— Уф! — произнес он, облегченно вздохнув.
Она проговорила, отпирая дверь своей квартиры:
— Мне надо только предупредить служанку и отпустить ее домой.
Он ненадолго остался один у двери в прихожую. И вновь перечувствовал
все то, что было с ним нынче утром, когда она вдруг потянулась к нему. «Как
она меня поцеловала!» — вспомнил он, и такое волнение охватило его, что он
оперся рукой о стену.
Рашель уже вернулась.
— Идемте, — сказала она и добавила: — Ужасно хочется есть! — На лице ее
мелькнула чувственная улыбка, словно она предвкушала наслаждение.
Он спросил принужденным тоном:
— А не лучше ли вам выйти одной? Я догоню вас на улице.
Она обернулась со смехом:
— Выйти одной? Я совершенно вольна в своих действиях и никогда ни от
кого не прячусь!
Они вышли на улицу Риволи, Антуан снова отметил, как ритмична и легка
ее походка, — так и казалось, будто она танцует, стоило ей только двинуться
с места.
— Куда же мы идем? — спросил он.
— А что, если зайти попросту вот сюда? Ведь уже так поздно! — И
кончиком зонта она указала на ресторанчик на углу, посещаемый здешними
жителями.
Они поднялись на антресоли — там не было ни души. Столики стояли рядами
вдоль верхних полукружий окон, выходивших на сводчатую галерею, стекла
начинались на уровне пола, и в низеньком зале царило необычное освещение.
Здесь было прохладно и всегда чуть сумрачно. Они уселись друг против друга,
переглядываясь, как дети, затеявшие забавную игру.
— А ведь я не знаю даже вашей фамилии, — вдруг сказал он.
— Рашель Гепферт. Двадцати шести лет. Подбородок овальный. Нос
средний…
— И все зубы целы?
— Сами сейчас увидите, — воскликнула она, нетерпеливо подвигая к себе
блюдо с колбасой.
— Смотрите, она, должно быть, с чесноком.
— Подумаешь, — возразила она. — Обожаю все простецкое.
Гепферт… И когда Антуан подумал, что она, пожалуй, еврейка, в нем
сразу восстало то немногое, что еще сохранилось от воспитания, но ровно
настолько, чтобы придать всему приключению пикантную остроту, позволить себе
насладиться свободой и необычностью своего выбора.