Два раза поверила всем вашим посулам. Два раза все бросала ради вас…
Как же я ревела, когда вы ушли во второй раз!
Она все смотрела на него снизу вверх, подняв плечи, чуть перекосив
губы; глаза ее блестели сквозь слезы и, казалось, стали еще зеленее. А он, и
возбужденный и подавленный, не зная, как вести себя, принужденно улыбался.
(Как похожа была эта немного кривая улыбка на улыбку Даниэля!)
Она осушила глаза, потом неожиданно спокойным голосом спросила:
— А как госпожа себя чувствует?
Жером понял, что она говорит о Ноэми. По дороге сюда он решил умолчать
о смерти госпожи Пти-Дютрей, чтобы не растревожить Крикри, не пробудить в
ней угрызения совести, которые могли бы помешать осуществлению того замысла,
который уже почти созрел в его уме. Поэтому без всякого замешательства он
сказал то, что придумал заранее:
— Госпожа? Она выступает на сцене за границей. — Однако с трудом
сдержал волнение и добавил: — По-моему, она чувствует себя хорошо.
— Выступает на сцене? — почтительно переспросила Ринетта. Она
замолчала, обернулась к нему, словно выжидая чего-то. Приоткрыв еще больше
грудь и плечи, она улыбнулась.
— Но ведь вы-то не за тем только сюда явились, — проговорила она.
Жером понимал, что стоит ему сделать знак, и Ринетта согласится на все.
Но, увы! В нем не осталось и следа от того наваждения, из-за которого он с
утра гнался, как охотничья собака, по следу этой добычи, объехал весь Париж,
квартал за кварталом.
— Только из-за письма, — возразил он.
Ринетта удивилась и, как бы задетая за живое, произнесла:
— Знаете ли, здесь мы не имеем права принимать гостей… Просто
гостей…
Жером поспешил направить разговор по другому руслу.
— Зачем ты остриглась?
— Здесь так требуют.
Он улыбнулся для приличия и не знал, что еще сказать. Однако уходить
ему не хотелось. Чувство недовольства собой тяготило его, не давало уйти
отсюда, словно ему нужно было выполнить еще нечто важное. Но что? Бедная
Крикри… Зло причинено, уже ничем его не исправить… Неужели ничего нельзя
сделать?
Ринетта, смущенная молчанием Жерома, исподтишка разглядывала его,
скорее с любопытством, чем с обидой. Зачем он опять явился? А может быть, он
все еще немного ее любит? Это предположение взбудоражило ее.
И вдруг ее пронзила мысль, что она могла бы иметь от него еще одного
ребенка. Все ее несбывшиеся мечты мгновенно ожили. Сын от Жерома, маленький
брат Даниэля, ее ребенок, — он будет принадлежать ей одной… Она готова
была упасть на пол, обнять колени Жерома и, подняв лицо к нему, шепотом
заклинать: «Я хочу иметь от тебя ребенка!» Но ведь ради прихоти она
поставила бы под удар все свое будущее, на которое положила столько труда.
Внутренне она затрепетала, и ее взор на миг погрузился в несбыточную мечту и
сразу потух.
«Нет, нет», — сказала она про себя.
— А как поживает Даниэль? — вдруг спросила она.
— Кто? Даниэль, мой сын? Разве ты его знаешь? — смущенно спросил он.
Ринетта почему-то надеялась, что Даниэль имеет какое-то отношение к
приходу Жерома. Она тут же пожалела, что произнесла его имя, и решила больше
ничего не говорить. Пусть отец и сын никогда не узнают, какой любовью, какой
путаной любовью… И она уклончиво ответила:
— Знаю ли я его? Да его весь Париж знает. И я с ним встречалась.
Жером еще сильнее заволновался. Однако что-то помешало ему спросить:
«Здесь?»
— Где же? — выговорил он.
— Да повсюду. Во всех ночных кабачках.
— Так я и думал. Я уже говорил ему, как отношусь к его образу жизни!
Она поспешила добавить:
— О, это было давно… Право, не знаю, бывает ли он еще там. Может
быть, остепенился, как и я…
Жером взглянул на нее, но ничего не сказал. С искренним огорчением
размышлял он о том, как развращена молодежь, о падении нравов, об этом
злачном месте и об этом вот существе, погрязшем в пороке… «Как нелепо
устроена жизнь!» — подумал он и вдруг почувствовал какую-то подавленность,
угнетение и раскаяние.
Ринетта же, снова увлеченная грезами о будущем, устроить которое она
так теперь старалась, уже мечтала вслух, пощелкивая круглой подвязкой.
— Да, теперь-то я уже почти выкарабкалась. Оттого-то больше на вас и не
сержусь… Если я и впредь буду рассудительна да старательна, то года через
три — прощай Париж! Ваш мерзкий, нищий Париж!
— Почему же через три года?
— А вот почему, считайте-ка: еще и месяца нет, как я сюда определилась,
а у меня уже пятьдесят — шестьдесят франков в день чистоганом. Четыреста
франков в неделю. Значит, за три года, а может, и поскорее я прикоплю
тридцать тысяч франков. И в тот же день — конец Крикри, Ринетте и всему
прочему! Хватает Викторина свою кубышку, все свои манатки — и скок на поезд
в Ланьон! Прощайте, друзья-приятели!
Она хохотала.
«Нет, все же я не так плох, как мои поступки, — думал Жером с какой-то
мрачной убежденностью. — Право, нет, все гораздо сложнее. Я стою большего,
чем моя жизнь. Но ведь если б не я, эта девчушка… Если б не я…» Из
глубин его памяти снова выплыли пророческие слова: «Горе человеку, из-за
которого свершается бесчинство…»
— А родители твои живы? — спросил он.
Одна мысль, пока еще смутная, от которой он даже старался отделаться,
медленно зарождалась в его уме.
— В прошлом году, в день святого Йова, умер отец.
Она запнулась, хотела было перекреститься, но раздумала.
— Из всей родни у меня осталась только тетка, живет в собственном
домике на площади за церковью. В Перро-Гиреке не бывали? У старушки, значит,
одна я наследница.