«Довольно книг, довольно рассуждений, довольно фраз, — подумал он. —
Words! Words! Words!»* Он протянул руки, словно стараясь поймать что-то
неуловимое, что — он и сам не знал. И чуть не расплакался. «Неужели теперь я
могу… жить? — спросил он себя, задыхаясь. И вдруг подумал: — Мальчик я еще
или уже мужчина?»
______________
* Слова! Слова! Слова! (англ.).
Бурные желания переполняли, осаждали его; он не решился бы сказать,
чего же ждет от судьбы.
— Жить, — повторил он, — действовать. Любить, — добавил он и закрыл
глаза.
Спустя час он встал. Грезил ли он, спал ли? Он с трудом двигал головой.
Шея болела. Его подавляли беспричинная тоска, избыток сил, сковывая всякое
желание действовать, туманя мысль. Он осмотрел комнату. Прозябать тут, в
доме, целых два месяца? И все же он чувствовал, что какой-то тайный рок
привязывает его к этому дому и что где-нибудь в другом месте ему было бы еще
тоскливее.
Он подошел к окошку, облокотился о подоконник, и сразу развеялось его
плохое настроение: платье Жизель светлым пятном мелькнуло сквозь ветви
каштанов, и он почувствовал, что, раз она здесь, рядом, он снова готов
радоваться молодости, радоваться жизни!
Он попытался захватить ее врасплох. Но Жизель держала ухо востро, или
книга, которую она читала, наводила на нее скуку, — словом, она сразу
обернулась, чуть заслышав шага Жака.
— Вот и не удалось!
— А что ты читаешь?
Отвечать она не пожелала и, скрестив руки, прижала книгу к груди. Они
задорно переглянулись, и вдруг им стало весело.
— Раз, два, три…
Он раскачал кресло и сбросил девушку в траву. Но она не выпустила
книгу, и ему пришлось довольно долго бороться с ней, обхватив ее гибкое
жаркое тело, пока не удалось завладеть книжкой.
— «Маленький савояр»{378}, том первый. Черт подери! И много таких
томов?
— Три.
— Поздравляю. Страшно интересно?
Она засмеялась.
— И с первым томом никак не разделаюсь.
— Так зачем же ты читаешь такую чепуху?
— Выбора нет.
(«Жиз не очень-то любит читать», — утверждала Мадемуазель, не раз
пытаясь всучить ей чтиво такого рода.)
— Я сам подберу тебе книги, — заявил Жак, которого радовала мысль, что
он направит ее к мятежу и непокорности.
Жизель сделала вид, будто не слышит его слов.
— Не уходи, — взмолилась она, опускаясь на траву. — Садись в мое
кресло. Или лучше иди сюда.
Он улегся рядом с ней. Солнце заливало дачу, стоявшую метрах в
пятидесяти от них посреди площадки, усыпанной песком и заставленной ящиками
с апельсиновыми деревцами; здесь же, на лужайке, трава была еще свежая.
)
— Я сам подберу тебе книги, — заявил Жак, которого радовала мысль, что
он направит ее к мятежу и непокорности.
Жизель сделала вид, будто не слышит его слов.
— Не уходи, — взмолилась она, опускаясь на траву. — Садись в мое
кресло. Или лучше иди сюда.
Он улегся рядом с ней. Солнце заливало дачу, стоявшую метрах в
пятидесяти от них посреди площадки, усыпанной песком и заставленной ящиками
с апельсиновыми деревцами; здесь же, на лужайке, трава была еще свежая.
— Значит, теперь ты совсем свободен, Жак? Совсем, совсем свободен? — И
с наигранной непринужденностью спросила: — Что же ты намерен делать?
— Что делать?
— Ну да, куда собираешься поехать? Ведь ты будешь свободен целых два
месяца.
— А никуда.
— Как никуда? Думаешь немного пожить вместе с нами? — спросила она,
вскинув на него круглые блестящие глаза — такие глаза бывают у верной
собаки.
— Да, а десятого я поеду в Турень, на свадьбу к приятелю.
— Ну а потом?
— Да еще не знаю… — Он отвернулся. — Думаю провести все каникулы в
Мезоне.
— Правда? — шепнула она, стараясь уловить взгляд Жака.
Он улыбнулся, радуясь, что доставляет ей такое удовольствие, его уже не
пугала мысль, что придется прожить два месяца бок о бок с этой наивной
ласковой девушкой, которую он любил, как сестру; пожалуй, больше, чем
сестру. Он никогда не думал, что его появление так украсит жизнь этой
девчушки, да, именно его появление, хотя, право же, он никогда и никому не
был нужен; это открытие преисполнило его такой благодарности, что он схватил
ее руку, лежавшую в траве, и стал ее поглаживать.
— Какая у тебя нежная кожа, Жиз! Ты тоже пользуешься огуречной мазью?
Она засмеялась и вся как-то подалась к нему, и тут только Жак увидел,
какая она гибкая. Ее чувственность была здоровой, веселой, как у молодого
зверька, а гортанный смех то напоминал безудержный ребяческий хохот, то
звучал как воркование влюбленной голубки. Но ее девственной душе было
покойно в пышном юном теле, хотя она уже испытывала множество каких-то
желаний, которые приводили ее в трепет, но сама она не подозревала еще, что
они означают.
— Тетя по-прежнему не хочет, чтобы я в этом году играла в теннис, —
заметила она, состроив гримаску. — А ты будешь ходить в клуб?
— Конечно, не буду.
— А кататься на велосипеде будешь?
— Да, пожалуй.
— Дивно! — воскликнула она… Казалось, ее глаза всегда видят какие-то
чудесные картины. — Знаешь, тетя обещала отпускать меня с тобой. Согласен?
Он всмотрелся в ее темные блестящие глаза.
— У тебя хорошенькие глазки, Жиз…
Она вдруг смутилась, и ее глаза еще больше потемнели.