Она заставила перенести из своей
комнаты кресло, которое он любил и всегда садился в него, когда бывал
обижен; по совету Антуана она заменила прежнюю кровать Жака новым раскладным
диваном, который днем сдвигался и придавал комнате строгий вид рабочего
кабинета.
Вот уже целых два дня, как Жизель была предоставлена самой себе; она
сидела в комнате за уроками, но никак не могла сосредоточиться. Ей
смертельно хотелось взглянуть, что делается внизу. Она знала, что скоро
вернется ее Жако, что вся эта кутерьма — из-за его приезда, и, не в силах
усидеть на месте, волчком вертелась по своей тюрьме.
На третье утро пытка стала невыносимой, а соблазн настолько сильным,
что к полудню, видя, что тетка не возвращается, она удрала из комнаты и,
перепрыгивая через ступеньки, помчалась по лестнице вниз. Как раз в это
время возвращался домой Антуан. Она расхохоталась. У него была уморительная
способность глядеть на нее с невозмутимой суровостью, что вызывало у нее
приступы безумного хохота, длившегося все время, пока Антуан притворялся
серьезным; за это им обоим попадало от Мадемуазель. Но теперь они были одни
и поспешили этим воспользоваться.
— Почему ты смеешься? — спросил он наконец, хватая ее за руки.
Она стала отбиваться и хохотать еще пуще. Потом вдруг сразу умолкла:
— Мне надо отвыкать от этого смеха, понимаешь, а то я никогда не выйду
замуж.
— А ты хочешь замуж?
— Хочу, — сказала она, поднимая на него свои добрые собачьи глаза.
Он смотрел на пухленькую дикарку и впервые подумал о том, что эта
одиннадцатилетняя девчушка станет женщиной, выйдет замуж. Он отпустил ее
руки.
— А куда ты бежишь — одна, без шляпы, даже без шали? Ведь скоро обед.
— Я тетю ищу. У меня там задачка, а я не могу решить, — сказала она,
немножко жеманясь. Потом покраснела и ткнула пальцем в сумрак лестницы,
туда, где из таинственной двери холостяцкой квартиры выбивалась полоска
света. Глаза у нее блестели.
— Хочешь туда заглянуть?
Она проговорила «да», беззвучно шевельнув красными губами.
— А ведь тебе попадет!
Она замялась, потом кинула на него смелый взгляд, проверяя, не шутит ли
он. И объяснила:
— Не попадет! Потому что это не грех.
Антуан улыбнулся: именно так и отличала Мадемуазель добро от зла. Он
спросил было себя, не вредно ли сказывается на ребенке влияние старой девы,
но, взглянув на Жиз, успокоился: этот здоровый цветок будет расти на любой
почве, не нуждаясь ни в чьей опеке.
Жизель не сводила глаз с приотворенной двери.
— Ладно, входи, — сказал Антуан.
Еле сдержав радостный вопль, она мышонком скользнула в квартиру.
Мадемуазель была одна. Взобравшись на диван и привстав на цыпочки, она
вешала на стену распятие, которое подарила Жаку к первому причастию; пусть
оно и впредь охраняет сон ее ненаглядного мальчика.
Взобравшись на диван и привстав на цыпочки, она
вешала на стену распятие, которое подарила Жаку к первому причастию; пусть
оно и впредь охраняет сон ее ненаглядного мальчика. Она чувствовала себя
веселой, счастливой, молодой и, работая, напевала. Узнав шаги Антуана в
прихожей, она подумала, что совсем забыла про время. А Жизель уже успела
обежать все комнаты и, не в силах больше сдерживать переполнявшую ее
радость, принялась пританцовывать и хлопать в ладоши.
— Боже милостивый! — пробормотала Мадемуазель, слезая на пол. Она
увидела племянницу в зеркале; девочка скакала, как коза, в распахнутые окна
врывался ветер, волосы у нее развевались, она во все горло визжала:
— Да здравствуют сквоз-ня-ки! Да здравствуют сквоз-ня-ки!
Она не поняла, она и не пыталась понять. Она даже не подумала о том,
что, явившись сюда самовольно, девочка проявила непослушание; за шестьдесят
шесть лет Мадемуазель привыкла мириться с капризами судьбы. Но она в
мгновение ока расстегнула накидку, кинулась к девочке, кое-как закутала ее и
без единого упрека потащила за собой, взлетев на третий этаж гораздо
быстрее, чем Жиз спустилась на первый. И только уложив племянницу под одеяло
и заставив ее выпить чашку горячего отвара, она перевела дух.
Надо сказать, что ее страхи были не лишены оснований Мать Жизели,
мальгашка{207}, на которой майор де Вез женился в Таматаве{207}, где его
полк стоял гарнизоном, умерла от чахотки меньше чем через год после рождения
дочери; а два года спустя майор тоже скончался от долго терзавшей его
болезни, которой он, вероятно, заразился от жены. С тех пор как Мадемуазель,
единственная родственница сироты, выписала ее с Мадагаскара и взяла на
воспитание, ее пугала эта наследственность, хотя девочка никогда даже
насморком не болела, и крепость ее сложения единодушно подтверждали
осматривавшие ее ежегодно врачи.
Выборы в Академию должны были состояться через две недели, и теперь г-н
Тибо, видимо, торопился с возвращением Жака. Было решено, что г-н Фем сам
привезет его в Париж в ближайшее воскресенье.
Накануне, в субботу, Антуан ушел из больницы в семь вечера; чтобы
избежать семейного ужина, он поел в ресторане по соседству и в восемь часов,
один, радостно входил в свое новое жилище. Впервые предстояло ему здесь
ночевать. С каким-то особенным удовольствием он повернул ключ в замке и
захлопнул за собой дверь; потом зажег везде свет и стал неторопливо обходить
свою обитель. Для себя он оставил ту половину квартиры, которая выходила на
улицу, — две больших комнаты и одну поменьше. В первой было почти пусто:
круглый столик да несколько разностильных кресел вокруг него; здесь был зал
ожидания, на случай, если придется принимать больных. Во вторую комнату,
самую большую из всех, он велел перенести из отцовской квартиры
принадлежавшую ему мебель: широкий письменный стол, книжный шкаф, два
кожаных кресла и множество прочих вещей, свидетелей его трудовой жизни.