Он понял.
Но, преодолевая душивший его невыносимый страх, он просто, смело ответил:
— Пожалуйста, доктор!
Приготовления были несложные. Помощник уже держал пропитанную
хлороформом салфетку и сейчас же приложил к носу раненого. В минуту
недолгого возбуждения перед анестезией два санитара осторожно подвинули
капитана на тюфяка так, чтобы его ноги лежали свободно: один стал
поддерживать левую, помощник схватил правую и сильно стиснул обеими руками у
ляжки, чтобы зажать артерии.
Увидя, что Бурош подходит с ножом, Жильберта не выдержала.
— Нет! Нет! Это ужасно!
Она почувствовала себя дурно, оперлась о старуху Делагерш, которой
пришлось протянуть руку, чтобы поддержать ее.
— Так зачем же вы здесь остаетесь?
И все-таки обе остались. Они отвернулись от операционного стола, чтобы
ничего больше не видеть, не двигались, только вздрагивали и, несмотря на
взаимную неприязнь, прижимались друг к другу.
Именно в это время пушки загремели пуще прежнего. Было три часа.
Делагерш разочарованно, с раздражением твердил, что не понимает, в чем дело.
Теперь уже не оставалось сомнения, что прусские батареи не только не
умолкают, но еще усиливают огонь. Почему? Что там происходит? Бомбардировка
была адская; земля дрожала, небо воспламенялось. Седан охватило бронзовое
кольцо: восемьсот орудий немецких армий стреляли одновременно, громили
соседние поля безостановочно; огонь, направленный в одну точку со всех
окрестных высот, бил в центр и мог сжечь, испепелить город в каких-нибудь
два часа. Хуже всего было то, что снаряды стали снова попадать в дома. Все
чаще раздавался треск. Один снаряд разорвался на улице Вуайяр. Другой задел
высокую трубу фабрики, и перед навесом посыпался щебень.
Бурош поднял голову и проворчал:
— Что же они хотят, — прикончить наших раненых, что ли? Ну и грохот!
Невыносимо!
Между тем санитар вытянул ногу капитана; врач быстрым круговым
движением надрезал кожу под коленом, пятью сантиметрами ниже того места, где
он рассчитывал перепилить кости. И тем же тонким ножом, которого он не
менял, чтобы работа шла скорей, он отделил кожу и отогнул вокруг, словно
корку апельсина. Когда он собирался отсечь мускулы, подошел санитар и на ухо
сказал ему:
— Номер второй сейчас кончился.
От оглушительного шума Бурош не расслышал.
— Да говорите громче, черт возьми! От этих проклятых пушек можно
оглохнуть!
— Номер второй сейчас кончился.
— Кто это номер второй?
— Рука.
— А-а! Ладно!.. Так принесите номер третий — челюсть!
И с необыкновенной ловкостью, не прерывая работы, хирург одним взмахом
перерезал мускулы до костей.
Он обнажил большую и малую берцовые кости, ввел
между ними плотный тампон, чтобы они держались, потом сразу отсек их пилой.
И нога осталась в руках санитара, который ее держал.
— Крови вытекло мало благодаря тому, что помощник сжимал ляжку. Быстро
были перевязаны три артерии. Но врач качал головой; когда помощник разжал
пальцы, врач осмотрел рану и, уверенный, что раненый еще не может его
услышать, буркнул:
— Досадно! Маленькие артерии не дают крови.
Он закончил диагноз, молча махнув рукой: еще один пропащий человек! И
на его потном лице снова появилось выражение страшной усталости и грусть,
безнадежный вопрос: «К чему?» Ведь из десяти не спасешь и четырех. Он отер
лоб, принялся разглаживать кожу и накладывать швы.
Жильберта обернулась. Делагерш сказал ей, что все закончено и она может
смотреть. Все же она увидела отрезанную ногу капитана, которую санитар
уносил за ракитник. Свалочное место пополнялось; там уже валялось два новых
трупа; у одного был непомерно открыт рот, словно покойник еще кричал; другой
весь съежился в чудовищной агонии и казался тщедушным, уродливым ребенком.
Куча обрубков разрослась до соседней аллеи. Не зная, куда приличней положить
ногу капитана, санитар заколебался и наконец решил бросить ее в общую кучу.
— Ну, готово! — сказал Бурош, приводя Бодуэна в чувство. — Вы вне
опасности!
Но капитан не испытывал радости, которая обычно появляется после
удачных операций. Он чуть приподнялся, упал опять и слабым голосом
пробормотал:
— Спасибо! Лучше уж совсем покончить!
Он почувствовал, что его жжет спиртовая перевязка. Когда санитары
подходили с носилками, чтоб унести его, вся фабрика затряслась от страшного
залпа: за навесом, в небольшом дворике, где стоял насос, разорвался снаряд.
Стекла разбились вдребезги, и лазарет наполнился густым дымом. В сушильне
раненые приподнялись на соломе; все закричали от ужаса, все хотели бежать.
Делагерш вне себя бросился узнать, есть ли повреждения. Неужели теперь
разрушат, сожгут его дом? Что там происходит? Ведь император хотел это
прекратить, зачем же они опять начинают?
— Черт подери! Да пошевеливайтесь! — прикрикнул Бурош на санитаров,
застывших от ужаса. — Вымойте мне стол! Принесите номер третий!
Они вымыли стол, еще раз вылили ведра красной воды на лужайку. Клумба
маргариток была уже сплошной кровавой кашей из зелени и растерзанных цветов,
плавающих в крови. А врач, которому принесли «номер третий», принялся, чтобы
немного отдохнуть, искать пулю, которая раздробила нижнюю челюсть и,
наверно, застряла под языком. Кровь лилась ручьями, пальцы врача слиплись.
Капитана Бодуэна опять положили на тюфяк в сушильне. Жильберта и
старуха пришли вслед за носилками. Даже сам Делагерш, при всех своих
заботах, забежал сюда поболтать.
— Отдохните, капитан! Мы приготовим для вас комнату, перенесем вас к
себе.