Офицеры предупредили солдат, что надо будет идти дальше в четыре
часа утра, чтобы наверстать потерянное время; и все сейчас же заснули,
жадно, мертвым сном. Над разбросанными лагерями мощное дыхание этих толп
поднималось во мраке, как дыхание самой земли.
Вдруг их разбудил выстрел. Была еще глубокая ночь, часа три. Все
вскочили. Тревога передавалась от солдата к солдату; решили, что неприятель
атакует. А это просто выстрелил Лубе; он не спал и решил пойти в дубовую
рощу, где, наверно, водятся кролики: то-то будет праздник, когда на рассвете
он принесет товарищам парочку кроликов. Но, подыскивая место для засады, он
услышал шаги приближающихся людей, хруст валежника, голоса; он испугался,
решил, что это пруссаки, и выстрелил.
Жан с Морисом и другими солдатами уже подходили к нему, как вдруг
раздался хриплый голос:
— Да не стреляйте, черт подери!
На опушке леса показался высокий худой человек, заросший бородой. На
нем была серая куртка, перетянутая в талии красным кушаком; за плечом висела
винтовка. Он тут же объяснил, что он — француз, вольный стрелок, сержант,
что он пришел с двумя стрелками своего отряда из лесов Дьеле и хочет
сообщить важные сведения генералу.
— Эй, Кабас! Дюка! — обернувшись, крикнул он. — Эй вы, бездельники!
Идите-ка сюда!
Они, очевидно, боялись, но все-таки подошли: Дюка — бледный,
приземистый человек с редкими волосами; Кабас — рослый, сухой, смуглый, с
длинным носом и резким профилем.
Морис с удивлением, пристально поглядел на сержанта и вдруг спросил:
— Скажите, вы не Гийом Самбюк из Ремильи?
После некоторого колебания бородач не без смущения ответил
утвердительно; Морис слегка попятился. Самбюк был известен, как отъявленный
негодяй, вполне достойный своей семьи, которая плохо кончила:
отцу-дровосеку, пьянице, перерезали в лесу горло; мать и дочь, нищенки и
воровки, исчезли и очутились впоследствии в каком-то доме терпимости. А сам
Гийом был браконьером и контрабандистом; из этого волчьего выводка вырос
честным только один Проспер, африканский стрелок, который, прежде чем пойти
в солдаты, стал батраком, из ненависти к лесу.
— Я видел вашего брата в Реймсе и в Вузье, — сказал Морис. — Он здоров!
Самбюк ничего не ответил. И чтобы покончить с разговорами, сказал:
— Ведите меня к генералу! Скажите ему, что вольные стрелки из леса
Дьеле хотят сообщить ему важное известие.
Возвращаясь в лагерь, Морис думал об этих отрядах вольных стрелков; на
них раньше возлагались большие надежды, а теперь уже повсюду они вызывали
жалобы. Они должны были устраивать засады, подстерегать врага за плетнями,
тревожить его, убивать часовых, держать в своей власти леса и не выпускать
оттуда ни одного пруссака.
А на деле они стали бичом французских крестьян:
плохо их защищали и опустошали нивы. Из ненависти к настоящей военной службе
все опустившиеся люди поспешили вступить в их ряды, радуясь, что могут
избежать дисциплины, рыскать в лесах, как бандиты, спать и пьянствовать где
попало. В некоторые отряды были завербованы отчаянные люди.
— Эй, Кабас! Эй, Дюка! — повторял Самбюк, оборачиваясь на каждом шагу.
— Идите же сюда, бездельники!
Морис чувствовал, что эти два человека тоже страшны. Кабас, худой
верзила, родился в Тулоне, служил когда-то лакеем в Марселе, оказался в
Седане посредником по продаже провансальских продуктов и чуть не угодил в
тюрьму по обвинению в краже, которая, впрочем, осталась нерасследованной.
Дюка, маленький толстяк, бывший судебный пристав в Бленвиле, был вынужден
продать эту должность после грязных похождений с маленькими девочками и
снова чуть не попал под суд за такие же мерзости в Рокуре, где служил
счетоводом на фабрике. Он пересыпал свою речь латинскими цитатами, а Кабас
едва умел читать, но оба представляли собой подходящую пару, опасную пару
подозрительных личностей.
Лагерь уже просыпался. Жан и Морис повели вольных стрелков к капитану
Бодуэну, а капитан — к полковнику де Винейлю. Полковник стал их
расспрашивать, но Самбюк, сознавая свое значение, хотел непременно
поговорить с самим генералом. Генерал Бурген-Дефейль, остановившийся у
священника деревни Ош, вышел на порог церковного дома, недовольный, что его
разбудили среди ночи и что днем опять предстоит голод и усталость; поэтому
он встретил приведенных людей сердито.
— Откуда они? Чего им надо? Так это вы, вольные стрелки? Небось, тоже
отбились, а-а?
— Господин генерал, — не оробев, ответил Самбюк, — мы с товарищами
занимаем леса Дьеле…
— Где это, леса Дьеле?
— Между Стенэй и Музоном, господин генерал,
— Стенэй? Музон? Не знаю! Как разобраться во всех этих названиях?
Полковник де Винейль смутился и осторожно вмешался R разговор,
напоминая генералу, что Стенэй и Музон находятся на Маасе; что немцы заняли
Стенэй и поэтому надо переправиться через реку северней, перейдя мост в
Музоне.
— Значит, господин генерал, — прибавил Самбюк, — мы пришли уведомить
вас, что в лесах Дьеле сейчас полным-полно пруссаков… Вчера, когда пятый
корпус выходил из Буа-ле-Дам, завязалась перестрелка недалеко от Нуара…
— Как? Вчера сражались?
— Ну да, господин генерал, пятый корпус при отступлении сражался;
сегодня ночью он должен быть в Бомоне… Наши товарищи отправились уведомить
его о передвижении неприятеля, а мы решили сообщить обо всем вам, чтобы вы
могли пойти на выручку пятому корпусу, ведь завтра утром ему придется иметь
дело не меньше чем с шестьюдесятью тысячами немцев.