И вот теперь, когда вместо генерала
Дюкро назначен генерал де Вимпфен, первоначальный план опять одержал верх, и
пришел приказ — сбросив баварцев в Маас, снова, любой ценой, занять Базейль.
Ну, разве это не бессмыслица? Принудили оставить позицию, а теперь
приходится ее отвоевывать? Люди готовы погибнуть, но зачем же зря идти на
смерть!
Послышался конский топот, поднялась суматоха; привстав на стременах,
подъехал генерал де Вимпфен; лицо у него горело, он возбужденно крикнул:
— Друзья! Нельзя отступать! Ведь конец всему!.. Если нам придется
отойти, мы двинемся на Кариньян, никак не на Мезьер… Но мы победим! Вы
разбили их сегодня утром, вы разобьете их снова!
Он поскакал дальше по дороге, которая вела вверх, к Монсели. Пронесся
слух, что он крупно поспорил с генералом Дюкро; каждый из них отстаивал свой
план, противореча другому: один заявлял, что отступление через Мезьер еще
утром было немыслимо; другой предрекал, что, если не отступить на
плоскогорье Илли, армия до вечера будет окружена. Они обвиняли друг друга в
незнании местности и подлинного расположения войск. Весь ужас был в том, что
оба оказались правы.
Вдруг Генриетта на миг позабыла о своем желании поскорей пробраться
дальше. Она увидела на краю дороги знакомую семью бедных ткачей из Базейля —
мужа, жену и трех дочерей, из которых старшей было всего девять лет. Все они
чувствовали себя такими разбитыми, так обезумели от усталости и отчаяния,
что не могли идти дальше и свалились у стены.
— Ах, милая госпожа Вейс, — говорила ткачиха, — у нас ничего не
осталось!.. Знаете, у нас был домик на Церковной площади. Так вот, он
загорелся от снаряда. Не знаю уж, как не погибли дети, да и мы сами…
При этом воспоминании все три девочки всхлипнули и завопили, а мать,
неистово размахивая руками, принялась подробно рассказывать о постигшем их
бедствии.
— Я видела: станок горел, словно вязанка хвороста. Кровать, мебель
загорелись, как охапка сена… Я не успела захватить часы, даже часы!
— Разрази их гром! — воскликнул муж, удерживая крупные слезы. — Что с
нами будет?
Успокаивая их, Генриетта сказала чуть дрожащим голосом:
— Вы все вместе, вы живы и невредимы, и ваши дочки с вами. На что же
вам жаловаться?
Она стала их расспрашивать, хотела разузнать, что происходит в Базейле,
видели ли они ее мужа, в каком состоянии был ее дом, когда они уходили. Но
они так дрожали от страха, что отвечали противоречиво. Нет, господина Вейса
они не видели. Тем не менее одна из девочек крикнула, будто видела его: он
лежал на тротуаре и у него на голове была большая дырка; отец шлепнул ее,
чтоб она замолчала: врет она, это уж верно. А дом Вейса, конечно, стоял на
месте, когда они бежали; они даже заметили на ходу и запомнили, что дверь и
окна были тщательно заперты, словно в доме не осталось ни души. Тогда
баварцы занимали только Церковную площадь; им приходилось брать с боя улицу
за улицей, дом за домом.
Тогда
баварцы занимали только Церковную площадь; им приходилось брать с боя улицу
за улицей, дом за домом. Но с того времени ткачи прошли длинный путь;
теперь, наверно, весь Базейль горит. Несчастные продолжали рассказывать,
размахивая от ужаса руками, вызывая в памяти страшное зрелище — пылающие
крыши, льющуюся кровь, груды трупов.
— А мой муж? — переспросила Генриетта.
Они ничего не ответили, они рыдали, закрыв лицо руками. Генриетта была
в страшной тревоге, но не падала духом, только губы у нее судорожно
подергивались. Чему верить? Как она ни убеждала себя, что ребенок ошибся, ей
чудилось: Вейс лежит на мостовой и голова у него пробита пулей. Да и этот
наглухо запертый дом беспокоил ее. Почему он заперт? Значит, Вейса там нет?
Вдруг она решила, что муж убит, и вся похолодела. Но, может быть, он только
ранен? Потребность пойти туда, быть там овладела ею так властно, что она
снова попыталась бы пробиться вперед, если бы в эту минуту не раздался
сигнал к выступлению.
Многие среди оказавшихся здесь молодых солдат прибыли из Тулона,
Рошфора или Бреста; они были едва обучены и совсем не обстреляны, но с утра
они сражались храбро и стойко, как ветераны. От Реймса до Музона они шли с
большим трудом, им было тяжело с непривычки, а теперь, перед лицом
неприятеля, они показали себя самыми дисциплинированными бойцами, братски
объединенными чувством долга и самоотречения. Стоило горнистам затрубить, и
эти юные солдаты шли снова в огонь, в атаку, хотя в их сердцах поднимался
гнев. Им трижды обещали в подкрепление дивизию, а она так и не пришла. Они
чувствовали, что брошены на произвол судьбы, принесены в жертву. От них
требовали отдать жизнь, вели их обратно в Базейль, после того как принудили
оставить его. Они это знали и безропотно отдавали свою жизнь, смыкая ряды,
уходя из-под прикрытия деревьев навстречу снарядам и пулям.
Генриетта облегченно вздохнула. Наконец они двинулись! Она пошла за
ними, надеясь добраться туда вместе со всеми; она готова даже бежать вперед,
если они побегут. Но они опять остановились. Теперь снаряды сыпались дождем,
и чтобы снова занять Базейль, пришлось бы отвоевывать каждую пядь земли,
захватывать улицы, дома, сады справа и слева. В первых рядах солдаты открыли
огонь, продвигались только рывками; при малейших препятствиях теряли много
времени. Генриетта решила: если тащиться так, в хвосте, ожидая победы,
никогда не доберешься. Она бросилась вправо и побежала между двух изгородей,
по тропинке, которая вела вниз, к лугам.
Генриетта задумала добраться до Базейля широкими лугами по берегу
Мааса. Впрочем, этот план был ей не вполне ясен. Внезапно она остановилась
как вкопанная у маленького неподвижного моря, которое с этой стороны
преграждало путь. Луга здесь были затоплены: в целях обороны низменность
превратили в озеро; об этом она не подумала. Сначала она хотела повернуть
назад, но потом, рискуя оставить в тине башмаки, пошла дальше у самой воды,
по мокрой траве, увязая по щиколотку.