— Маршал спал хорошо. А бедный император!.. Вы ведь не знаете, как он
страдает!.. Представьте, вчера вечером я помогала выдавать белье. И вот
прохожу я через комнату рядом с туалетной и слышу стоны, ох, такие стоны,
словно кто-то умирает. Я остановилась и вся дрожу, вся похолодела; я поняла:
это император… Говорят, он болен страшной болезнью и потому так кричит. На
людях он сдерживается, но как только остается один, против воли начинает так
стонать, что просто волосы дыбом встают.
— А вы не знаете, где сегодня идет бой? — стараясь ее перебить,
спросила Генриетта.
Роза отмахнулась от вопроса и продолжала:
— Так вот, понимаете, за ночь я поднималась раза четыре, а то и пять;
прижмусь ухом к перегородке и слышу: он все стонет да стонет. Он ни на
минуту не сомкнул глаз, я уверена… А? Ужасно — так страдать, да еще при
всех заботах, которыми у него забита голова! А тут еще такая толчея, такая
суматоха! Честное слово! Все как будто спятили! Приходят все новые и новые
люди, хлопают дверьми, сердятся; офицеры пьют прямо из бутылок, ложатся в
постель, не снимая сапог! Император все-таки пристойней всех и меньше всех
занимает места, прячется в уголок, чтобы стонать…
Генриетта повторила свой вопрос, и Роза наконец ответила:
— Где идет сражение? С сегодняшнего утра сражаются в Базейле! Сюда
прискакал солдат сказать об этом маршалу, а маршал пошел доложить
императору… И вот уж десять минут, как маршал уехал; я думаю, император
поедет за ним: его наверху одевают… Я сейчас видела, как его наряжают, и
причесывают, и мажут ему всякими штуками лицо.
Узнав наконец все, что ей было нужно, Генриетта собралась уходить.
— Спасибо, Роза! Я тороплюсь.
Роза любезно проводила ее до дверей и прибавила:
— К вашим услугам, госпожа Вейс! Я ведь знаю, вам можно все рассказать.
Генриетта быстро пошла к себе, на улицу Вуайяр. Она была уверена, что
Вейс уже дома, и подумала даже, что, не застав ее, он будет беспокоиться,
поэтому она ускорила шаг. Подходя к дому, она подняла голову в надежде
увидеть его у окна: он, наверно, ждет ее. Но окно было все еще настежь
открыто и пусто. Генриетта поднялась, заглянула во все три комнаты и
испугалась; у нее сжалось сердце: в комнате стояла ледяная мгла, сотрясаемая
беспрерывными залпами. Там все еще стреляли. Генриетта опять подошла к окну.
Несмотря на непроницаемую стену утреннего тумана, Генриетта теперь отлично
понимала, что сражаются именно в Базейле: оттуда доносился треск митральез,
грохочущие залпы французских батарей, отвечавших на отдаленные залпы немцев.
Казалось, выстрелы приближаются, сражение с каждым мгновением становится все
ожесточенней.
Почему Вейс не возвращается? Ведь он определенно обещал вернуться при
первой атаке. Генриетта все больше тревожилась, представляла себе
препятствия: путь отрезан, под обстрелом возвращаться слишком опасно.
Может
быть, случилось несчастье. Она отгоняла эту мысль, подбодряя себя надеждой.
На секунду у нее мелькнула мысль отправиться туда, пойти навстречу мужу. Но
она тут же удержалась, потому что не была уверена, что встретится с ним. А
вдруг они разминутся? Как он будет страдать, если вернется и не найдет ее
дома! Впрочем, дерзкий план отправиться в Базейль в такое время казался ей
совершенно естественным; без неуместного геройства она опять вошла в роль
деятельной женщины, которая потихоньку делает все необходимое для своей
семьи и дома. Ведь это совершенно естественно: где муж, там должна быть и
она.
Но вдруг Генриетта решительно махнула рукой и, отходя от окна, громко
сказала:
— А господин Делагерш… Зайду к нему…
Она вспомнила, что Делагерш тоже ночевал в Базейле; если он вернулся,
она узнает от него о муже. Она опять быстро спустилась по лестнице. Теперь
она вышла уже не на улицу Вуайяр, а через узкий двор направилась к большим
строениям фабрики, фасад которой высился на улице Мака. Она пришла в бывший
сад, теперь вымощенный двор, где осталась только лужайка, окруженная
великолепными деревьями, гигантскими столетними вязами, и с удивлением
заметила, что у запертой двери сарая стоит на посту часовой; потом она
вспомнила: здесь, как она узнала накануне, хранились деньги 7-го корпуса; ей
показалось странным, что все это золото, — по слухам, миллионы, — спрятано в
сарае, в то время как неподалеку люди уже убивают друг друга. Только стала
она подниматься по черной лестнице в комнату Жильберты, как вдруг с
удивлением остановилась перед новой неожиданностью: это была такая
непредвиденная встреча, что Генриетта спустилась по трем уже пройденным
ступенькам, не зная, постучаться ли теперь к Жильберте. Мимо нее
проскользнул военный, капитан, быстро, как видение, и тут же исчез; но она
все-таки успела его узнать: она видела его когда-то в Шарлевиле у Жильберты,
которая в то время была еще вдовой Мажино. Генриетта прошла несколько шагов
по двору, взглянула на два высоких окна спальни, — ставни были закрыты. Но
Генриетта все-таки решила подняться.
Она хотела постучать в дверь туалетной комнаты на втором этаже, в
качестве подруги детства, близкой подруги, которая иногда приходила этим
путем поболтать. Но дверь была приоткрыта: по-видимому, кто-то спешил уйти и
не захлопнул ее. Генриетта слегка толкнула дверь и очутилась в туалетной, а
потом и в спальне. С высокого потолка ниспадали пышные занавеси из красного
бархата, скрывая всю постель. Ни звука; душная, теплая тишина после
счастливой ночи; только спокойное, чуть слышное дыхание и легкий,
испаряющийся запах сирени.
— Жильберта! — тихонько позвала Генриетта.
Жильберта только что заснула, при слабом свете, проникавшем сквозь алые
занавески на окнах, ее красивая круглая головка с волной великолепных
распущенных черных волос, скатившись с подушки, покоилась на голой руке.