Поэтому перед отправлением, когда роздали выпеченный
накануне хлеб и взвод получил три длинные буханки, Жан выбранил Лубе и Паша
за то, что они привязали хлебы к своим ранцам. Но солдаты уже сложили
палатки, надели ранцы и Жана не слушали. На всех деревенских колокольнях
пробило шесть часов; армия тронулась в путь и бодро зашагала дальше, с
надеждой взирая на занявшийся день.
Чтобы выйти на шоссе, которое ведет от Реймса в Вузье, 106-й полк почти
сразу двинулся по проселкам и шел полями больше часа. Внизу, к северу, среди
деревьев, виднелся Бетинвиль, где, по слухам, остановился на ночь император.
И когда полк вышел на дорогу в Вузье, опять открылись те же равнины, что и
накануне, широко развернулись убогие поля Шампани, такие безнадежно
однообразные. Слева показалась мелкая речонка Арна, справа простирались
голые равнины без конца и без края, сливаясь своими плоскими очертаниями с
горизонтом. Полк прошел деревню Сен-Клеман, где по обеим сторонам дороги
извивается единственная улица, и Сен-Пьер — городок, населенный богачами,
которые забаррикадировали двери и окна. К десяти часам солдаты пришли на
стоянку близ деревни Сент-Этьен, где им посчастливилось найти табаку. 7-й
корпус разделился на несколько колонн; 106-й полк шел один; за ним следовал
только стрелковый батальон и резервная артиллерия. Морис тщетно оборачивался
на поворотах дорог, чтоб увидеть огромный обоз, который заинтересовал его
накануне: стада исчезли, только пушки, казавшиеся крупней на гладких
равнинах, неслись, как мрачная длинноногая саранча.
Но за Сент-Этьеном дорога стала отвратительной; она медленно
поднималась волнообразными очертаниями среди широких бесплодных равнин, на
которых росли только вечные сосновые леса с черными иглами, печально
выделявшиеся на белой земле. Еще никогда солдаты не проходили по таким
унылым местам. Плохо вымощенная, размытая недавними дождями дорога была
настоящим руслом жидкой грязи, размокшей серой глины, которая прилипала к
подошвам, словно смола. Люди страшно устали и больше не могли двигаться
вперед. В довершение всего внезапно разразился отчаянный ливень. Артиллерия
завязла и чуть не осталась на дороге.
Шуто, который нес мешок риса для всего взвода, задыхаясь под тяжестью
груза, в бешенстве бросил его, думая, что никто не видит. Но Лубе заметил.
— Нехорошо! Это что такое? Так не полагается: ведь потом у товарищей
будет пусто в брюхе.
— Плевать! — ответил Шуто. — Раз теперь у нас провианта вдоволь, на
стоянке нам дадут другого рису.
Лубе, нагруженный салом, согласился с этим доводом и тоже сбросил свою
ношу.
У Мориса все больше болела нога; наверно, снова началось воспаление. Он
хромал так мучительно, что Жан заботливо спросил:
— Ну как? Дело не клеится? Опять схватило?
Когда солдаты остановились, чтобы передохнуть, Жан дал Морису добрый
совет:
— Разуйтесь и идите босиком! От свежей грязи вам станет легче.
И правда, босиком Морис без особого труда пошел дальше; его охватило
глубокое чувство благодарности. Взводу прямо повезло — иметь такого капрала:
он уже побывал на войне, знал свое дело во всех тонкостях; конечно, он
неотесанный крестьянин, но все-таки славный парень.
Пройдя дорогу от Шалона до Вузье и спустившись по крутому склону в
Семидскую долину, солдаты поздно вечером пришли на бивуаки в Контрев. Тут
местность была уже другая — Арденны. С возвышающихся над деревней голых
холмов, выбранных для стоянки 7-го корпуса, издали виднелась долина Эны,
утопавшая в бледном дыму ливня.
В шесть часов горнист Год еще не подавал сигнала к раздаче довольствия.
Тогда Жан, желая чем-нибудь заняться и к тому же заметив, что поднимается
ветер, решил сам поставить палатку. Он показал солдатам, как надо выбирать
слегка отлогое место, как вбивать отвесно колышки, рыть вокруг палатки
канаву, чтобы стекала вода. У Мориса все еще болела нога, и его освободили
от всякой работы; он только смотрел, удивляясь ловкости и уму этого
неуклюжего толстяка. Он чувствовал себя разбитым от усталости, но его
поддерживала надежда, воскресшая во всех сердцах. От Реймса они здорово шли:
шестьдесят километров в два приема! Если и дальше пойдут тем же шагом и все
прямо, они без сомнения опрокинут вторую прусскую армию и соединятся с
армией Базена, прежде чем третья армия под начальством прусского кронпринца,
которая, по слухам, находится в Витри-ле-Франсе, успеет подойти к Вердену.
— Как? Подыхать с голоду, что ли? — спросил Шуто, видя, что еще ничего
не раздают.
Жан предусмотрительно приказал Лубе развести огонь и поставить котелок
с водой. Хворосту не было, и Жану пришлось закрыть глаза на то, что Лубе
попросту сорвал на дрова плетень соседнего сада. Но когда Жан сказал, что
надо сварить рис на сале, Лубе был вынужден сознаться, что рис и сало
остались в грязи на дороге за Сент-Этьеном. Шуто нагло врал, клялся, что
мешок, наверно, отвязался от ранца, а он и не заметил.
— Эх вы, свиньи! — в бешенстве заорал Жан. — Бросить пищу, когда у
наших бедных парней пусто в брюхе!
Такая же история произошла с тремя хлебами, привязанными к ранцам: Жана
не послушали, и ливень намочил их так, что они размокли, превратились в
кашу, и теперь их нельзя было взять в рот!
— Хороши мы теперь, нечего сказать! — повторил Жан. — У нас было все, а
теперь нет ни крохи… Свиньи вы, настоящие свиньи!
Тут как раз подали сигнал, что сержант несет распоряжение; подошел
сержант Сапен и уныло объявил солдатам, что никакой раздачи не будет,
придется довольствоваться походными запасами. По его словам, обоз застрял в
дороге из-за дурной погоды, а скот, наверно, не туда загнали вследствие
противоречивых приказов. Позже узнали, что 5-й и 13-й корпуса направились в
тот день опять к Ретелю, где должен был расположиться главный штаб, и туда
прибывают из деревень все припасы вместе с жителями, жаждущими увидеть
императора; поэтому перед приходом 7-го корпуса весь край был уже опустошен:
ни мяса, ни хлеба, ни самих жителей.