Морису
посчастливилось подобрать валявшийся на земле зонтик: как раз начал моросить
дождь; Морис спокойно открыл зонтик и прошел сквозь ряды часовых.
— Брюссельские сигары! Три су пара! Три су пара!
В несколько минут Жан распродал весь свой товар. Солдаты покупали
нарасхват, смеялись: вот хоть один честный торговец, не обирает бедняков!
Привлеченные дешевкой, подошли и пруссаки; Жану пришлось вести торговлю и с
ними. Он двигался так, чтобы пройти за ограду, охранявшуюся часовыми; две
последние сигары он продал толстому бородатому пруссаку-фельдфебелю, который
ни слова не понимал по-французски.
— Да не торопись ты, черт подери! — повторял Жан, следуя за Морисом. —
А не то нас поймают!
Но ноги несли их помимо воли. Беглецы с большим трудом остановились на
перекрестке двух дорог перед кучкой людей, которые стояли у харчевни. Жители
мирно беседовали с немецкими солдатами; Жан и Морис притворились, будто
слушают, даже отважились вставить свое словцо, сказав, что ночью, пожалуй,
опять польет дождь. Какой-то толстый мужчина пристально на них посмотрел, и
они задрожали от страха. Но он добродушно улыбнулся, и Жан тихонько спросил:
— А что, дорогу на Бельгию охраняют, сударь?
— Да. А вы сначала пройдите лесом, потом сверните влево, через поля!
В лесу, в глубокой тишине, среди неподвижных темных деревьев, когда все
стихло, все застыло, они решили, что спаслись, и с небывалым волнением
бросились друг другу в объятия.
Морис рыдал; по щекам Жана катились крупные слезы. Это был отдых после
долгих мучений, радостная надежда, что судьба наконец сжалится над ними. Они
исступленно обнялись, братски объединенные всем, что выстрадали вместе; и
поцелуй, которым они обменялись, показался им нежней и крепче всех других
поцелуев: такого поцелуя никогда не получить от женщины; это была
бессмертная дружба, непреклонная уверенность, что их сердца навсегда слились
в единое целое.
— Голубчик! — дрожащим голосом сказал Жан, когда они разомкнули руки. —
Конечно, очень хорошо, что мы уже здесь, только мы еще не добрались до
места!.. Надо осмотреться.
Морис не знал этой пограничной полосы, но уверял, что надо идти все
прямо. Один за другим они стали осторожно пробираться к опушке леса. И там,
вспомнив указания любезного обывателя, они хотели свернуть влево, чтобы
пройти прямиком через сжатые поля. Но они вышли на дорогу, обсаженную
тополями, и увидели костер прусского поста, преграждавшего путь. Сверкнул
штык часового; солдаты болтали, доедая похлебку. Жан и Морис повернули
назад, кинулись в чащу леса, опасаясь погони. Им чудились голоса, шаги;
почти целый час они рыскали в зарослях, совсем заблудились, кружили, иногда
неслись во весь опор, словно звери, убегающие в дебри, иногда, обливаясь
холодным потом, вдруг останавливались перед неподвижными дубами, которые они
принимали за пруссаков. Наконец они снова вышли на дорогу, обсаженную
тополями, шагах в десяти от часового и от солдат, которые спокойно грелись у
костра.
— Не везет! — проворчал Морис. — Да это заколдованный лес!
На этот раз пруссаки их услышали: захрустели ветки, покатились камни.
На окрик часового «Кто идет?» они не ответили и пустились бежать; тогда
караульные схватили ружья, стали стрелять и осыпали чащу пулями.
— А-а, черт! — глухо выругался Жан, удерживаясь, чтобы не вскрикнуть от
боли.
Его словно ожгло плетью по левой ноге и швырнуло о дерево.
— Ранен? — испуганно спросил Морис.
— Да, в ногу. Мне крышка!
Они стали прислушиваться, затаив дыхание, боясь услышать за спиной шум
погони. Но выстрелы прекратились; все застыло в глубокой трепетной тишине,
которая воцарилась снова. Пруссакам, наверно, не хотелось забираться в лес.
Жан, силясь встать, застонал. Морис подхватил его под руку.
— Не можешь идти дальше?
— Кажется, нет.
Обычно спокойный, Жан на этот раз рассвирепел. Он сжал кулаки, готов
был себя избить.
— Эх! Тысяча чертей! Ну и невезение! Повредить себе лапу, как раз когда
надо бежать! Честное слово! Куда я теперь гожусь? На помойку бросить меня…
Беги один!
Морис только коротко и притворно весело ответил:
— Дурак!
Он взял Жана под руку, стал его поддерживать; оба торопились уйти
подальше. Ценой невероятных усилий Жан с трудом прошел несколько шагов и
остановился; они опять испугались, заметив на опушке леса домик, похожий на
маленькую ферму. В окнах было совсем темно, ворота настежь открыты, дом пуст
и черен. Они решились пробраться во двор и с удивлением увидели оседланную
лошадь; ничто не указывало, почему и как она очутилась здесь. Может быть,
хозяин должен был вернуться, а может быть, он лежал где-нибудь под кустом с
простреленной головой. Так они этого и не узнали.
Внезапно у Мориса возник новый план, и он повеселел.
— Послушай! Граница слишком далеко, туда не добраться, да и нужен
проводник… А вот если отправиться в Ремильи, к дяде Фушару, я уверен, что
доставлю тебя туда; ведь я знаю все проселочные дороги и дойду с закрытыми
глазами. Ловко придумано, а-а? Я усажу тебя на эту лошадь, а дядя Фушар нас,
конечно, не прогонит.
Морис хотел сначала осмотреть ногу Жана. Она была пробита навылет:
пуля, наверно, задела большую берцовую кость. Кровотечение было
незначительное; Морис крепко перевязал икру своим носовым платком.
— Беги один! — повторил Жан.
— Замолчи, дурак!
Прочно усадив Жана в седло, Морис взял лошадь под уздцы, и они
отправились. Было около одиннадцати часов; Морис рассчитывал добраться до
Ремильи за три часа, даже если лошадь пойдет шагом. Но на мгновение он впал
было в отчаяние при мысли о неожиданном затруднении: как переправиться через
Маас на левый берег? Музонский мост безусловно охраняют пруссаки. Вдруг он
вспомнил, что ниже по течению реки, в Вилье, есть паром, и наудачу,
рассчитывая, что им наконец повезет, они направились к этой деревне через
луга и пашни на правом берегу.