..
Наводчик — это коротышка Луи; мы вместе с ним выпили в Вузье, помнишь?.. А
левый ездовой, тот, что сидит так прямо на великолепном рыжем жеребце, —
Адольф…
Орудие с шестью канонирами и фейерверкером, за ними — передок и двое
ездовых с четырьмя конями, еще дальше — зарядный ящик, шесть лошадей, трое
ездовых, а затем — обозный фургон, фуражная подвода, походная кузница, — вся
эта вереница людей, коней и орудий вытянулась по прямой линии на сотню
метров вперед, не считая запасных лошадей, запасного зарядного ящика,
солдат, предназначенных восполнять потери и стоявших справа, чтобы без нужды
не подвергаться опасности под продольным огнем.
Оноре стал заряжать свое орудие. Два канонира уже несли орудийный
патрон и снаряд; у зарядного ящика стояли наготове бригадир и фейерверкер; и
сейчас же два канонира, обслуживающие жерло, ввели орудийный патрон — заряд
пороха, завернутого в саржу, тщательно забили его с помощью пробойника и так
же загнали снаряд; его ушки заскрипели вдоль нарезов. Помощник наводчика
быстро обнажил порох ударом протравника и воткнул стопин в запал. Оноре
пожелал самолично навести орудие для первого выстрела; полулежа на хоботе
лафета, он передвигал винт регулятора, чтобы определить дистанцию, и
безостановочным движением руки указывал направление наводчику, который
чуть-чуть подвигал сзади орудие рычагом то вправо, то влево.
— Ну, кажется, готово! — вставая, сказал Оноре.
Долговязый капитан, согнувшись в три погибели, подошел проверить
прицел. У каждого орудия помощник наводчика держал в руке шнур, готовясь
дернуть зубчатое лезвие, от которого воспламеняется запал. И медленно по
номерам отдавались приказы:
— Первое орудие! Огонь!.. Второе! Огонь!..
Раздалось шесть выстрелов; пушки откатились назад; их опять подвинули
на прежнее место; между тем фейерверкеры установили недолет. Они исправили
ошибку, и начался тот же самый маневр; тщательность и точность, механическая
хладнокровная работа поддерживала в солдатах бодрость. Вокруг орудия, как
вокруг любимого животного, собралась небольшая семья, объединенная общим
делом. Орудие являлось для них связью, единственной заботой; ему
предназначалось все — зарядный ящик, фуры, кони, люди. Так возникала великая
согласованность всех артиллеристов батареи, прочность и спокойствие дружной
семьи.
Солдаты 106-го полка приветствовали первый залп радостными возгласами.
Наконец-то заткнут глотку прусским пушкам! Но люди сразу разочаровались,
увидя, что снаряды не долетают до цели, большей частью разрываются в
воздухе, не достигнул кустарников, где скрывалась неприятельская артиллерия.
— Оноре говорит, что, по сравнению с его пушкой, остальные — просто
рухлядь… — сказал Морис. — Другой такой пушки не сыщешь! Он относится к
ней, как к любимой женщине! Погляди, как он нежно на нее смотрит, как
заставляет ее вытирать, чтобы ей не было слишком жарко!
Морис шутил с Жаном; обоих приободрила невозмутимая смелость
артиллеристов.
Между тем прусские батареи после трех залпов пристрелялись:
сначала они били слишком далеко, но скоро достигли такой точности, что
снаряды стали попадать прямо во французские орудия; а французы, как ни
старались, не могли стрелять на более далекое расстояние. Один из помощников
Оноре, канонир, стоявший у жерла слева, был убит. Его труп оттащили, и
работа продолжалась с тою же тщательной точностью, так же неспешно. Со всех
сторон дождем сыпались и разрывались снаряды, но у каждого орудия в таком же
строгом порядке двигались люди, втыкали орудийный патрон и снаряд,
устанавливали прицел, производили выстрел, подталкивали колеса на прежнее
место и были так поглощены своей работой, что больше ничего не видели и не
слышали.
Особенно поразило Мориса поведение ездовых: они неподвижно сидели
верхом на конях, в пятнадцати метрах позади пушки, выпрямившись, лицом к
неприятелю. Среди них находился широкогрудый, усатый, краснолицый Адольф;
надо обладать незаурядной храбростью, чтобы, не моргнув глазом, смотреть,
как снаряды летят прямо на тебя, и при этом не иметь возможности отвлечься,
хотя бы покрутить усы. Канониры работали и были по крайней мере поглощены
своим делом, но ездовые, не двигаясь, видели перед собой лишь смерть и могли
вдоволь думать только о ней одной и ждать ее. Они были обязаны стоять лицом
к неприятелю, потому что, повернись они спиной, солдатами и конями могла бы
овладеть непреодолимая потребность бежать. Видя опасность лицом к лицу, ее
презирают. В этом — наименее прославленное и величайшее геройство.
Еще одному артиллеристу оторвало голову; двум лошадям при зарядном
ящике распороло брюхо: они хрипели; неприятельский огонь не утихал и был
таким смертоносным, что, если бы французы остались на этой позиции, снесло
бы всю батарею. Пришлось отойти вопреки неудобствам перемещения. Капитан
больше не колебался и крикнул:
— Подать передки!
Опасный маневр был произведен с молниеносной быстротой: ездовые снова
повернули и подвезли передки; канониры прицепили их к орудиям. Но,
передвинув орудия, они развернули слишком протяженный фронт; неприятель
этим* воспользовался и усилил огонь. Было убито еще три солдата. Батарея
помчалась рысью, описывая дугу, и расположилась метрах в пятидесяти правей,
по другую сторону 106-го полка, на небольшом плоскогорье. Орудия отцепили;
ездовые опять стали лицом к неприятелю, и батарея вновь открыла такой
безостановочный огонь, что затряслась земля.
Морис вскрикнул. С трех залпов прусские батареи пристрелялись, и третий
снаряд попал прямо в пушку Оноре. Видно было, как Оноре бросился к ней и
дрожащей рукой нащупал ее свежую рану: от края бронзового жерла был отбит
целый кусок. Но орудие еще можно было заряжать; из-под колес вытащили труп
второго канонира, забрызгавшего лафет своей кровью, и огонь возобновился.
— Нет, это не коротышка Луи, — вслух размышлял Морис.