Таким образом, 7-й корпус
был оттеснен к северу и получил приказ идти к Безасу, за двадцать с лишним
километров от Бут-о-Буа, и на следующий день переправиться через Маас в
Музоне. Солдаты двинулись в путь угрюмо и ворчали: в желудке было пусто, они
не отдохнули, изнемогли от усталости и многодневного ожидания; офицеры
помрачнели, поддавшись тяжелому настроению в предвидении катастрофы,
навстречу которой они шли, жаловались на бездействие, возмущались, что не
помогли 5-му корпусу под Бюзанси, откуда слышалась орудийная пальба. Этот
корпус, наверно, тоже отступал и направлялся в Нуар; 12-й уходил из Безаса в
Музон, а 1-й — в Рокур. Так топталось это загнанное, затравленное псами
стадо, после бесконечных проволочек и нелепых передвижений, беспорядочно
бросаясь во все стороны на пути к столь желанному Маасу.
Когда 106-й полк покинул Бут-о-Буа вслед за кавалерией и артиллерией, в
широком потоке трех дивизий, исчертивших равнину движущимися линиями, небо
снова заволокли свинцовые тучи; сумрачная природа угнетающе действовала на
солдат. Полк шагал по большой дороге на Бюзанси, обсаженной великолепными
тополями. В деревне Жермон, где по обе стороны шоссе у ворот дымились кучи
навоза, — рыдали женщины, хватали детей и протягивали их проходившим
солдатам, словно умоляя взять их с собой. Здесь больше не было ни кусочка
хлеба, ни даже картофелины. Вместо того чтобы идти дальше на Бюзанси, 106-й
полк свернул налево, направляясь в От, и солдаты, увидя по ту сторону
равнины тот самый Бельвиль, через который они прошли накануне, поняли
теперь, что возвращаются на прежнее место.
— Черт их подери! — проворчал Шуто. — Что мы для них — волчки, что ли?
А Лубе прибавил:
— Вот грошовые генералы! Все у них идет вкривь и вкось. Куда их несет
нелегкая? Сразу видно, что наши ноги им ничего не стоят!
Все возмущались. Нельзя же так изнурять людей только ради удовольствия
куда-то их вести! По голой равнине, покрытой буграми, они двигались
колонной, двумя шеренгами, по одной с каждого края дороги; между ними шли
офицеры, но теперь было уже не так, как в Шампани, когда они выступили из
Реймса, развлекаясь шутками и песнями, весело неся ранцы, окрыленные
надеждой опередить и разбить пруссаков; они тащились молча, злобно,
возненавидя винтовки, резавшие им плечо, и тяжелые ранцы, под которыми они
сгибались; они больше не верили начальникам, впадали в такое отчаяние, что
брели, как скот, под неотвратимым бичом. Жалкая армия ступила на путь
Голгофы!
Между тем Морис уже несколько минут с любопытством на что-то смотрел.
Налево громоздились холмы; из далекого леска выехал всадник, вслед за ним
показался другой, третий. Все трое остановились; они казались не больше, чем
с кулак; своими четкими и тонкими очертаниями они напоминали игрушечных
солдатиков.
Морис решил, что это, наверно, передовой пост гусарского полка
или какие-нибудь возвращающиеся разведчики, но вдруг с удивлением заметил у
них на плечах блестящие точки — наверно, отблески медных эполет.
— Погляди туда! — сказал он, толкнув Жана локтем. — Уланы!
Жан широко раскрыл глаза.
— Так!
Это были действительно уланы — первые пруссаки, замененные 106-м
полком. Уже полтора месяца он был в походе и не только не истратил ни одного
патрона, но даже не видел ни одного врага. И вот слово «Пруссаки!»
пронеслось по воем рядам, солдаты повернули головы, любопытство возрастало.
Уланы казались молодцами.
— Один там, кажется, здорово толстый! — заметил Лубе.
Но слева от леска, на плоскогорье, показался целый эскадрон. И при этом
грозном появлении колонна французов остановилась. Примчались ординарцы с
приказами; 106-й полк занял позицию за деревьями, на берегу ручья.
Артиллерия проскакала обратно и расположилась на бугре. Два часа они стояли
здесь в боевом порядке, медлили, но ничего нового не произошло. Вдали
застыла неприятельская кавалерия. Французы поняли, наконец, что теряют
драгоценное время, и пошли дальше.
— Эх, — с сожалением сказал Жан, — и на этот раз еще не будет сражения!
У Мориса тоже руки чесались от желания хоть разок выстрелить. И он
опять вспомнил о вчерашней ошибке: они не пошли на подмогу 5-му корпусу.
Если пруссаки их не атаковали, значит, в распоряжении неприятеля еще
недостаточно пехоты; кавалерийский маневр на расстоянии мог преследовать
только одну цель: задержать французские корпуса. Снова попали в ловушку! И
правда, теперь на каждой возвышенности 106-й полк беспрестанно видел слева
улан; уланы за ним следили, ехали позади, исчезали за какой-нибудь фермой и
опять появлялись на опушке леса.
Мало-помалу солдат стало раздражать это окружение на расстоянии, словно
их опутывали петлями невидимой сети.
— Они в конце концов надоели! — повторяли даже Паш и Лапуль. — Хорошо
бы пальнуть в них!
Но полк все шел, шел; солдаты с трудом передвигали ноги и быстро
уставали. За время этого тягостного перехода чувствовалось, что враг
приближается отовсюду, как чувствуется наступление грозы еще прежде, чем над
горизонтом встанет туча. Были отданы строгие приказы в порядке вести
арьергард, и больше никто не отставал, твердо зная, что пруссаки всех
забирают в плен. Немецкая пехота приближалась с молниеносной быстротой, а
французские полки, измученные, парализованные, только топтались на месте.
В Оте небо очистилось, и Морис, ориентируясь по солнцу, заметил, что,
вместо того чтобы идти дальше на Шен, за три с лишним мили, они поворачивают
и направляются прямо на восток. Было два часа. Два дня солдаты дрогли под
дождем, а теперь задыхались от изнурительной жары.