Жан знал историю Сильвины и сочувствовал этой
славной, покорной женщине: она испытала столько несчастий, — потеряла
единственного любимого человека, и теперь ее утешением был только этот
несчастный ребенок, хотя его рождение стало для нее мукой. Подложив в печку
углей, Сильвина подошла к Жану, чтобы взять Шарло, и Жан заметил по ее
красным глазам, что она плакала. Что случилось? Ее обидели? Но она не
захотела ответить: позже, если понадобится, она ему расскажет. Боже мой!
Ведь в жизни для нее теперь осталось только горе!
Сильвина уже собиралась унести Шарло, как вдруг во дворе послышались
шаги и голоса. Жан с удивлением прислушался.
— Что там такое? Это не дядя Фушар, я не слышал стука колес.
Живя в своей уединенной комбате, он научился разбираться во внутренней
жизни фермы; теперь самые незначительные звуки были ему знакомы. Он
прислушался и сразу решил:
— А-а! Да это вольные стрелки из лесов Дьеле. Они пришли за припасами.
— Скорей! — шепнула Сильвина, уходя и оставляя его снова в темноте. —
Надо поскорей дать им хлеба.
В самом деле, в дверь кухни уже стучали кулаками; Проспер, недовольный
тем, что его оставили одного, не решался открыть, вел переговоры. Когда
хозяина не было дома, он не любил впускать чужих из опасения, что, если
что-нибудь украдут, отвечать придется ему. Но, на его счастье, как раз в эту
минуту раздался приглушенный топот копыт, и по отлогой снежной дороге
подъехал в одноколке старик Фушар. Стучавших людей принял сам хозяин.
— А-а! Это вы? Ладно!.. Что это вы привезли в тачке?
Самбюк, худой, похожий на бандита, в синей шерстяной просторной куртке,
даже не расслышал вопроса: он был раздражен тем, что Проспер, его
«благородный братец», как он выражался, долго не открывал дверь.
— Послушай, ты! Что мы для тебя, нищие, что ли? Почему ты заставляешь
нас ждать на дворе в такую погоду?
Проспер невозмутимо пожал плечами, ничего не ответил и повел распрягать
лошадь, а старик Фушар, нагнувшись к тачке, сказал:
— Значит, вы привезли мне двух дохлых баранов?.. Хорошо, что на дворе
мороз, а то бы они здорово смердели.
Кабас и Дюка, два помощника Самбюка, сопровождавшие его во всех
походах, стали возражать.
— Что вы, они пролежали всего три дня! — сказал Кабас с крикливой
провансальской живостью. — Это околевшие бараны с фермы Раффенов; там среди
скота объявилось какое-то поветрие.
— «Procumbit humi bos» {«Бык падает наземь» (Виргилий).}, —
продекламировал Дюка, бывший судебный пристав, опустившийся и вынужденный
отказаться от судейской карьеры вследствие своей склонности к малолетним
девочкам, но любивший приводить латинские цитаты.
Старик Фушар неодобрительно покачивал головой и продолжал хаять товар,
заявляя, что мясо слишком залежалось. Войдя с тремя стрелками в дом, он в
заключение сказал:
— Ну, в конце концов придется им взять, что дают… Хорошо, что в
Рокуре не найти ни кусочка мяса. А когда проголодаешься, ешь что попало,
правда?
В глубине души он был очень доволен и позвал Сильвину, которая уложила
спать Шарло.
— Принеси-ка стаканы! Мы выпьем за то, чтобы Бисмарк поскорей сдох.
Старик Фушар поддерживал хорошие отношения с вольными стрелками из
лесов Дьеле; уже почти три месяца стрелки вылезали в сумерки из непроходимых
чащ, рыскали по дорогам, убивали и грабили пруссаков, которых им удавалось
застигнуть врасплох, а когда не хватало этой добычи, нападали на фермы и
взимали дань с французских крестьян. Стрелки были бичом деревень, тем более
что при каждом нападении на неприятельский обоз, при каждом убийстве
часового немецкие власти мстили соседним поселкам, обвиняли жителей в
соучастии, налагали на них штрафы, арестовывали мэров, сжигали лачуги. И
крестьяне охотно выдали бы Самбюка и его банду, но боялись, что в случае
неудачи их пристрелят на глухой тропинке.
Фушару пришла замечательная мысль — вести с ними торговлю. Они обходили
всю область, забирались в канавы, в хлева и стали для него поставщиками
дохлого скота. Каждого вола, каждого барака, который околевал где-нибудь на
три мили в окружности, они похищали ночью и приносили старику Фушару. А он
платил припасами, чаще всего хлебом, который Сильвина пекла именно с этой
целью. Старик совсем не любил вольных стрелков, но втайне восхищался этими
ловкими молодцами, которые обделывали свои дела и плевали на всех; он
богател на сделках с пруссаками, но исподтишка злорадно посмеивался, когда
узнавал, что на краю дороги нашли еще одного зарезанного пруссака.
— За ваше здоровье! — сказал он, чокаясь со стрелками. Вытерев губы
рукой, он продолжал:
— И подняли же они бучу, когда подобрали под Вилькуром тех двух улан
без головы… Знаете, Вилькур со вчерашнего дня горит… Они говорят, что
деревню сожгли в наказание за то, что она вас укрывала… Будьте осторожны и
подольше не выходите из леса! Хлеб вам принесут туда.
Самбюк только ехидно хихикал и пожимал плечами… Ну и пусть их
побегают! Вдруг он обозлился, ударил кулаком по столу и воскликнул:
— Проклятые! Уланы, это еще что! Мне хочется зацапать другого, вы его
хорошо знаете, шпиона, что служил у вас…
— Голиафа, — подсказал старик Фушар.
Сильвина, которая принялась было за шитье, оставила, работу и с
волнением прислушалась.
— Да, да, Голиафа!.. Экий разбойник! Он знает леса Дьеле, как свои пять
пальцев, он может не сегодня-завтра нас выдать; еще нынче он хвастал в
трактире Мальтийского креста, что расправится с нами на этой неделе.