Издали отчетливо донесся его громовой голос:
— Эх, черт подери! Мозель или Маас, не все ли равно? Главное — вода!
Между тем туман рассеивался. Как и в Базейле, за колыхавшимся
занавесом, который медленно поднимался к небу, внезапно открылась декорация.
С голубого свода струился ясный солнечный свет.
Морис сразу узнал местность, где они остановились, и сказал Жану:
-А-а, мы на Алжирском плоскогорье… Видишь по ту сторону долины
деревню? Это — Флуэн; а там — Сен-Манж, а еще дальше — Фленье… А там,
совсем далеко, в Арденском лесу, где эти редкие деревья, — граница…
Он продолжал объяснять местоположение, указывая рукой на деревни.
Алжирское плоскогорье — полоса красноватой земли длиной в три километра —
отлого спускалось от Гаренского леса к Маасу, от которого его отделяли луга.
Там генерал Дуэ выстроил 7-й корпус, но был в отчаянии, что у него не
хватает людей, чтобы оборонять такую растянутую линию и прочно связаться с
1-м корпусом, который занимал перпендикулярно к 7-му долину Живонны, от
Гаренского леса до Деньи.
— Каков, а-а? Ну и ширь! Ну и ширь! Обернувшись, Морис обвел рукой весь
горизонт. На юг и
на запад от Алжирского плоскогорья простиралось огромное поле битвы:
сначала Седан, — его крепость возвышалась над крышами; потом, в неясном
сгущавшемся дыму, — Балан и Базейль; дальше, в глубине, на левом берегу
холмы Лири, Марфэ, Круа-Пио. Но особенно широкий вид открывался на западе,
близ Докшери. Излучина Мааса опоясывала бледной лентой полуостров Иж, и там
ясно виднелась узкая дорога на Сент-Альбер, которая тянулась между берегом и
крутизной, увенчанной Сеньонским леском, последним из Фализетских лесов. В
верхней части побережья, на перекрестке Мезон-Руж, открывалась дорога на
Вринь-о-Буа и Доншери.
— Видишь, этим путем мы могли бы отступить к Мезьеру.
Но как раз в эту минуту раздался первый пушечный выстрел из Сен-Манжа.
В лощинах еще тянулись обрывки тумана, и смутно виднелась только громада,
которая двигалась к ущелью Сент-Альбер.
— А-а, вот они! — сказал Морис, бессознательно понизив голос и не
называя пруссаков. — Мы отрезаны! Нам крышка!
Было около восьми часов. Гром пушек, усиливаясь со стороны Базейля,
послышался также с востока, в невидимой долине Живонны: это армия кронпринца
прусского, выйдя из леса Шевалье, атаковала 1-й корпус французов, близ
Деньи. XI прусский корпус на пути к Флуэну открыл огонь по войскам генерала
Дуэ, и битва завязалась со всех сторон, с юга на север, на много миль в
окружности.
Морис понял непоправимую ошибку, которую совершили французские войска,
не отступив к Мезьеру ночью. Но последствия были для него еще неясны. Только
затаенное чувство опасности побуждало его с тревогой смотреть на ближайшие
высоты, расположенные над Алжирским плоскогорьем. Если не успели отступить,
почему же не решились занять эти высоты, став тылом к границе, с тем чтобы в
случае поражения пробраться в Бельгию? Особенно грозными представлялись две
точки — слева бугор Аттуа над Флуэном, справа — вершина горы Илли с каменным
крестом между двумя липами.
Если не успели отступить,
почему же не решились занять эти высоты, став тылом к границе, с тем чтобы в
случае поражения пробраться в Бельгию? Особенно грозными представлялись две
точки — слева бугор Аттуа над Флуэном, справа — вершина горы Илли с каменным
крестом между двумя липами. Накануне по приказу генерала Дуэ один полк занял
Аттуа, но на рассвете, оказавшись слишком на виду, отступил. Крестовую гору
Илли должно было защищать левое крыло 1-го корпуса. Между Седаном и
Арденским лесом лежали широкие, голые, холмистые пространства; ключ к
позиции был явно здесь, у подножия этого креста и двух лип, откуда враг
обстреливал все окрестности.
Раздалось еще три пушечных выстрела. За ними целый залп. На этот раз
над маленьким холмом, налево от Сен-Манжа, поднялся дым.
— Ну, — сказал Жан, — очередь за нами!
Однако ничего не произошло. Солдаты не двигались, приставив винтовку к
ноге, и могли развлекаться, только любуясь стройными рядами 2-й дивизии,
расположившейся перед Флуэном; ее левый фланг, построенный под прямым углом,
был обращен к Маасу, чтобы отбивать атаки с этой стороны. На востоке, до
Гаренского леса, под горой Илли, развертывалась 3-я дивизия, а на второй
линии стояла сильно пострадавшая под Бомоном 1-я дивизия. За ночь саперы
укрепили позицию. Даже под огнем пруссаков они все еще рыли
траншеи-прикрытия и воздвигали бруствера.
Но вот у подножия Флуэна послышалась стрельба; впрочем, она тут же
утихла, и рота капитана Бодуэна получила приказ отойти на триста метров
назад. Она подходила к широкому четырехугольнику, засаженному капустой, как
вдруг капитан резким голосом крикнул:
— Ложись!
Пришлось лечь. Капуста была вся обрызгана обильной росой; на плотных
зелено-золотистых листьях не испарялись капли, чистые и сверкающие, словно,
крупные алмазы.
— Прицел на четыреста метров! — опять крикнул капитан.
Морис положил дуло своего шаспо на торчавший перед ним кочан капусты.
Но на уровне земли ничего не было видно, только расстилались неопределенные,
перерезанные зеленью пространства. Морис локтем толкнул Жана, лежавшего
направо от него, и спросил, какого черта они здесь делают. Жан, человек
опытный, показал ему на соседний пригорок; там устанавливали батарею. Ясно,
что их привели сюда, чтобы прикрыть ее. Из любопытства Морис привстал, желая
взглянуть, не стоит ли там у своего орудия Оноре; но артиллерийский резерв
расположился позади, за рощей.
— Черт подери! Сейчас же ложитесь! — заорал лейтенант Роша.
Не успел Морис лечь, как просвистел снаряд. С этой минуты снаряды
посыпались дождем. Немцы пристрелялись не сразу. Первые снаряды упали далеко
за батареей; она тоже стала стрелять. К тому же многие немецкие снаряды не
взрывались: их действие ослаблялось рыхлой почвой. Сначала солдаты
подшучивали над неловкостью проклятых колбасников.