. Сначала под Вертом. Это славная деревушка с
забавной колокольней, похожей на печку: она выложена изразцовыми плитами. Не
знаю, какого черта нам приказали оставить Верт утром: ведь потом мы в
лепешку разбивались, чтобы опять занять его, и ничего не выходило. Эх,
ребята! Как там дрались, сколько распороли животов и расквасили мозгов,
прямо диву даешься!.. Потом дело заварилось вокруг другой деревни,
Эльзасгаузен (такое название, что можно язык сломать). Нас обстреливало
невесть сколько пушек; они бухали с проклятого холма сколько им было угодно;
его мы тоже оставили утром. И тогда я увидел… да, своими глазами увидел
атаку кирасир. Сколько их перебили, бедняг! Прямо было жалко, что бросили
людей и коней на такой участок: косогор, кустарники, овраги! Тем более что
это не помогло, черт подери! Ну, да все равно, зато поработали, молодцы!
Сердцу становилось теплей… Казалось бы, лучше всего отойти, передохнуть,
правда? Деревня горела, как спичка; в конце концов нас окружили баденцы,
вюртембержцы, пруссаки — вся банда, больше ста двадцати тысяч этих сволочей,
мы потом подсчитали. Да не тут-то было! Вся музыка загремела опять еще
громче, вокруг Фрешвиллера! Ведь, по совести говоря, Мак-Магон, может быть,
и простофиля, но храбрец. Надо было видеть, как он сидел на своем рослом
коне, под снарядами! Другой бы сбежал с самого начала и считал бы, что не
стыдно отказаться от боя, когда не хватает силенок. А он решил: раз
началось, надо биться до конца. И уж получил сполна!.. Да, под Фрешвиллером
убивали друг друга уже не люди, а дикие звери. Почти два часа в речках текла
кровь… А потом, потом — что ж, пришлось все-таки повернуть оглобли. И
подумать, что нам рассказывали, будто на левом фланге мы опрокинули
баварцев! Накажи меня бог! Будь у нас тоже сто двадцать тысяч человек! Будь
у нас пушки да не такие простофили-начальники!
Кутар и Пико никак не могли прийти в себя от ярости и отчаяния. Не
снимая изодранных шинелей, серых от пыли, они нарезали хлеб, глотали
огромные куски сыра и, сидя в этой красивой беседке, увитой гроздьями
зрелого винограда, пронзенного золотыми стрелами солнца, продолжали
рассказывать, вспоминая ужасы пережитого. Теперь они говорили о потерпевших
страшное поражение, отброшенных, разложившихся, изголодавшихся войсках,
бежавших через поля, по большим дорогам, где неслась лавина людей, коней,
подвод, пушек, — вся разгромленная, разбитая армия, подхлестываемая бешеным
вихрем паники. Если она не могла осторожно отступить и запереть проходы
через Вогезские горы, где десять тысяч человек остановили бы сто тысяч
неприятельских войск, надо было по крайней мере взорвать мосты, засыпать
туннели. Но генералы испуганно скакали прочь, и веяла такая буря ужаса,
унося и побежденных и победителей, что на мгновение обе армии заблудились и
потеряли одна другую в этом слепом преследовании среди бела дня; Мак-Магон
бежал к Люневилю, а прусский кронпринц искал его на дороге к Вогезам.
Но генералы испуганно скакали прочь, и веяла такая буря ужаса,
унося и побежденных и победителей, что на мгновение обе армии заблудились и
потеряли одна другую в этом слепом преследовании среди бела дня; Мак-Магон
бежал к Люневилю, а прусский кронпринц искал его на дороге к Вогезам. 7-го
числа остатки 1-го корпуса прошли через Саверн, как вышедшая из берегов
илистая река, катящая обломки и отбросы. 8-го, под Саарбургом, 5-й корпус
влился в 1-й, как неистовый поток в поток, тоже спасаясь бегством, разбитый
до битвы, увлекая за собой своего начальника — генерала де Файи,
растерянного, обезумевшего от страха, что его обвинят в бездеятельности и
возложат на него ответственность за поражение. 9-го и 10-го числа бегство
продолжалось; каждый спасал свою шкуру и улепетывал без оглядки. 11-го, под
проливным дождем, неслись к Байону, чтобы обойти Нанси: распространился
ложный слух, что этот город захвачен неприятелем. 12-го расположились в
Гаруэ, 13-го в Вишре, а 14-го прибыли в Нефшатель; там эта лавина докатилась
до железной дороги, и в три часа дня всех погрузили в поезда и повезли в
Шалон. Через двадцать четыре часа после отхода последнего поезда явились
пруссаки.
— Эх, проклятая судьба, — сказал Пико. — Ну и пришлось поработать
ногами!.. А нас-то оставили в госпитале!
Кутар вылил остатки вина в свой стакан и в стакан товарища.
— Да, схватили мы шапку в охапку и вот бежим еще и теперь… Ну да
сейчас все-таки лучше: можно выпить стаканчик за здоровье тех, кому не
разбили морды.
Тут Морис понял. После нелепой неожиданности под Виссенбургом поражение
под Фрешвиллером было словно внезапный удар молнии, и ее зловещее сверкание
ясно обнаружило страшную правду. Мы плохо подготовились: у нас была
посредственная артиллерия, ложные данные о наличном составе войск,
неспособные генералы, а столь презираемое нами войско врага оказалось
крепким, сильным, бесчисленным, установившим великолепную дисциплину и
выработавшим отличную тактику. Слабый заслон из наших семи корпусов,
рассыпанных от Метца до Страсбурга, был прорван тремя прусскими армиями, как
мощными клиньями. Мы сразу остались в одиночестве: ни Австрия, ни Италия не
придут на помощь; план императора рухнул вследствие медлительности действий
и неспособности военачальников. Сама судьба была против нас, нагромождая
препятствия, неблагоприятные совпадения, осуществляя тайный замысел
пруссаков: рассечь надвое наши армии, отбросить часть их к Метцу, чтобы
отрезать от Франции, и, уничтожив остатки, двинуться на Париж. Теперь это
обнаруживалось с математической точностью; нас должны победить при всех
обстоятельствах, неизбежные последствия которых становились явными: это —
столкновение безрассудной отваги с численным превосходством и холодным
расчетом.