Треск ружейных выстрелов, взрывы
снарядов раздирали воздух; поднимались пыль и дым. На углу каждой улицы
падали солдаты; убитые в одиночку и целые груды трупов выделялись темными
пятнами, забрызганными кровью. Над деревней нарастал страшный вой: тысячи
немцев готовы были броситься на несколько сот храбрецов, решивших погибнуть.
Тут Делагерш, беспрестанно звавший Вейса идти домой, сказал в последний
раз:
— Вы не идете?.. Ну что ж! Я ухожу. Прощайте!
Было около семи часов; он и то слишком задержался. Пока можно было идти
вдоль домов, он пользовался дверьми, выступами стен, при каждом залпе
забивался в первый попавшийся уголок. Он никогда не думал, что может быть
таким юношески проворным, гибким, как змея. Но при выходе из Базейля, когда
надо было пройти метров триста по пустынной, голой дороге, обстреливаемой
батареями из Лири, он затрясся, словно от холода, хотя весь обливался потом.
Он двинулся дальше по оврагу, согнувшись в три погибели. Потом пустился
бежать, помчался куда глаза глядят; в ушах звенело от взрывов, подобных
раскатам грома. Глаза горели; ему казалось, он шагает по огню. Это длилось
вечность. Вдруг налево он заметил домик, бросился туда, укрылся и
почувствовал огромное облегчение. Здесь оказались люди, лошади. Сначала он
не мог никого разглядеть, а увидев, — удивился.
Ведь это император со всем своим штабом! Делагерш сомневался, хотя
хвастал, что прекрасно рассмотрел его в тот день, когда чуть не разговорился
с ним в Бейбеле. Вдруг он разинул рот. Да, это Наполеон III; верхом на коне
он казался больше ростом; усы были так нафабрены, щеки так накрашены, что
Делагерш тут же решил: император, загримированный, словно актер, помолодел.
Он, несомненно, приказал себя нарумянить, чтобы армия не испугалась его
мертвенно-бледного, искаженного страданием лица, заострившихся черт, мутных
глаз. Уже в пять часов утра его известили, что сражение происходит в
Базейле, и он прибыл сюда, подрумянившись, но оставаясь тем же мрачным
призраком, и, как всегда, хранил молчание.
Здесь находился кирпичный завод; он мог служить убежищем. Заводские
стены уже поливал свинцовый дождь, и ежесекундно на дорогу падали снаряды.
Вся императорская свита остановилась.
— Ваше величество! — пробормотал кто-то. — Право, здесь опасно!..
Но император обернулся и движением руки приказал своему штабу
построиться в узком переулке, вдоль стен завода. Там люди и кони могли
вполне укрыться.
— Ваше величество! Ведь это безумие!.. Ваше величество! Умоляем вас!..
Император снова только махнул рукой, словно желая сказать, что
появление нескольких мундиров на этой безлюдной улице безусловно привлечет
сюда внимание береговых батарей. И один, под ядрами и снарядами, не спеша,
все так же мрачно и равнодушно он двинулся навстречу своей судьбе.
Наверно,
он слышал за своей спиной неумолимый голос, который побуждал его броситься
вперед, голос, доносившийся из Парижа: «Вперед! Вперед! Умри героем на груде
трупов своих подданных, порази весь мир, вызови в нем волнение и восхищение,
чтобы царствовал твой сын!» Император ехал шагом на своем коне. Вот еще
сотня шагов — и он остановился в ожидании желанного конца. Пули свистели,
как ветер во время равноденствия; снаряд разорвался и осыпал императора
пылью. Император все ждал. У коня взъерошилась грива; он весь содрогался,
бессознательно отступая перед смертью, которая ежесекундно проносилась,
отказываясь и от коня и от всадника. Наконец после бесконечного ожидания
император покорился року, понял, что еще не здесь решится его участь, и
спокойно вернулся, словно хотел только узнать точное расположение немецких
батарей.
— Ваше величество! Какая отвага!.. Ради бога, не подвергайте себя
опасности!
Но движением руки он приказал штабу следовать за ним, не щадя на этот
раз своих приближенных, как и самого себя; он поехал к Монсели, через поля и
пустоши Рапайль. Был убит один капитан; пало два коня. Полки 12-го корпуса,
мимо которых он проезжал, смотрели, как появляется и исчезает этот призрак,
и не приветствовали его ни единым возгласом.
Делагерш видел все это. Он весь дрожал, особенно при мысли, что, выйдя
из завода, тоже немедленно попадет под град снарядов. Он не уходил и слушал
разговор спешившихся офицеров, которые остались здесь.
— Говорят вам, он убит наповал снарядом; его разорвало на части.
— Да нет, я видел, как его несли… Простая рана… Осколком в
ягодицу…
— В котором часу?
— Около половины шестого, час тому назад… Под Монселью, в ложбине…
— Значит, его повезли в Седан?
— Конечно, в Седан.
О ком говорят? Вдруг Делагерш понял: о маршале МакМагоне, раненном на
пути к передовым позициям. Маршал ранен! «Нам везет!» — как сказал лейтенант
морской пехоты. Делагерш стал размышлять о последствиях этого события, как
вдруг во весь опор пронесся ординарец и, узнав какого-то товарища, крикнул:
— Генерал Дюкро — главнокомандующий! Вся армия должна собраться на Илли
и отступить к Мезьеру!
Ординарец скакал уже далеко и промчался в Базейль под усилившимся
огнем, а испуганный всеми необычайными известиями Делагерш, боясь попасть в
поток отступающих войск, побежал в Балан и оттуда без особого труда добрался
до Седана.
В Базейле ординарец все еще скакал по улицам, разыскивая начальников,
чтобы передать им приказы. Вместе с ним мчались известия: маршал Мак-Магон
ранен, генерал Дюкро назначен главнокомандующим, вся армия отступает к Илли!
— Как? Что такое? — крикнул Вейс, весь черный от пороха. — Отступить к
Мезьеру теперь? Да это безумие! Туда уже не пройти!
Он был в отчаянии, терзался угрызениями совести: ведь накануне он
посоветовал такой выход именно генералу Дюкро, облеченному теперь властью
верховного главнокомандующего.