Никогда еще жители Шена не видели ничего подобного. Улицу запрудила,
беспрестанно сменяясь, толпа любопытных; разинув рот, люди глазели на плиту,
где жарился и варился императорский обед. Чтобы подышать свежим воздухом,
повара открыли окно настежь. Их было трое; одетые в ослепительно белые
куртки, они хлопотали, жаря цыплят, насаженных на огромный вертел,
размешивали соусы в громадных медных кастрюлях, сверкавших, как золото.
Местные старики никогда еще не видели на своем веку, даже на богатейших
свадьбах в гостинице «Серебряный лев», чтобы разводили такой огонь и
готовили столько яств сразу.
Аптекарь Комбет, сухонький, подвижной человек, вернулся домой очень
возбужденный всем, что видел и слышал. В качестве заместителя мэра он,
по-видимому, знал все тайны. В половине четвертого Мак-Магон телеграфировал
Базену, что вследствие занятия Шалона армией прусского кронпринца он
вынужден отойти к северным крепостям; другую депешу с тем же извещением
предполагается отправить военному министру и объяснить, что армии грозит
страшная опасность: ее могут отрезать и разбить. Но как бы ни мчалась депеша
к Базену, даже если у нее быстрые ноги, — все сообщения с Метцем, кажется,
прерваны уже много дней тому назад. А другая депеша — дело поважней; понизив
голос, аптекарь рассказал, что слышал, как офицер из высшего командного
состава сказал: «Если в Париже их предупредили, нам крышка!» Все знали, как
настойчиво императрица-регентша и совет министров побуждали армию идти
вперед. К тому же неразбериха росла с каждым часом, приходили самые
невероятные известия о приближении немецких армий. Как? Неужели прусский
кронпринц в Шалоне? А на какие же войска наткнулся 7-й корпус в Аргонских
проходах?
— В штабе ни черта не знают, — продолжал аптекарь, безнадежно разводя
руками. — Ну и каша!.. Да ничего, все пойдет на лад, если армия завтра
отступит.
И он приветливо сказал Морису:
— Давайте-ка, дружок, я перевяжу вам ногу, вы пообедаете у нас, а спать
будете наверху, в комнатушке моего ученика: он удрал.
Но Мориса мучило желание видеть и знать, что происходит, и прежде всего
он хотел непременно выполнить свое первоначальное намерение — пойти к
живущей напротив старухе Дерош. На площади было шумно. К его удивлению,
никто не остановил его у двери, она оставалась открытой, ее даже никто не
охранял. Беспрерывно входили и выходили офицеры, дежурные, и, казалось,
суматоха на пылающей кухне приводила в волнение весь дом. Лестница не была
освещена, пришлось подниматься ощупью. На втором этаже Морис на несколько
секунд остановился у двери комнаты, где, как он знал, находился император;
сердце у Мориса забилось; он прислушался: в комнате — ни звука, мертвая
тишина. И вот он наверху, на пороге каморки для прислуги, куда вынуждена
была укрыться старуха Дерош.
И вот он наверху, на пороге каморки для прислуги, куда вынуждена
была укрыться старуха Дерош. Сначала она испугалась. Но, узнав Мориса,
воскликнула:
— Ах, дитя мое, в какую ужасную минуту пришлось нам встретиться!.. Я бы
охотно отдала весь мой дом императору; но при нем столько невоспитанных
людей! Если бы вы знали… Они все забрали и все сожгут — такой они развели
огонь. А сам он, бедняга, похож на покойника и такой грустный!..
Морис, успокаивая ее, стал прощаться; она проводила его и, перегнувшись
через перила, шепнула:
— Вот! Отсюда его видно… Ах, мы все погибли! Прощайте, дитя мое!
Морис остановился как вкопанный на ступеньке темной лестницы. Вытянув
шею, он увидел через стеклянную дверь нечто незабываемое.
В глубине холодной мещанской комнаты, за накрытым столиком, освещенным
с обоих концов канделябрами, сидел император. У стены молча стояли два
адъютанта. Перед столом вытянулся и ждал дворецкий. Император не прикоснулся
ни к стакану, ни к хлебу; грудка цыпленка на тарелке уже остыла. Император
неподвижно смотрел на скатерть мигающими, мутными, водянистыми глазами,
такими же, как в Реймсе. Но он казался еще более усталым; наконец,
решившись, словно с мучительным усилием, он поднес ко рту два куска и тотчас
же оттолкнул тарелку. Довольно! Он еще больше побледнел от затаенной боли.
Когда Морис проходил внизу мимо столовой, дверь внезапно распахнулась,
и при пламени свечей, в дыму яств, он заметил компанию сидящих за столом
адъютантов, шталмейстеров, камергеров; они пили вино из привезенных в
фургонах бутылок, пожирали дичь, доедали остатки всех соусов, облизывались и
громко разговаривали. Все они были в восторге, уверовав в предстоящее
отступление с того часа, как была отправлена депеша маршала. Через неделю
они будут наконец в Париже спать в чистых постелях.
Морис сразу почувствовал одолевавшую его страшную усталость. Было ясно:
вся армия отступает; оставалось только спать, пока прибудет 7-й корпус.
Морис опять прошел через площадь, снова очутился у аптекаря Комбета и поел
там, словно во сне. Потом ему, кажется, перевязали ногу и повели в комнату.
И наступила черная ночь, небытие. Он заснул, неподвижный, бездыханный. Но
через некоторое время — часы или века — он вздрогнул во сне и привстал.
Темно. Где он? Что это за беспрерывный грохот? Он сейчас же вспомнил и
подбежал к окну. Внизу, в темноте, по площади, обычно тихой по ночам,
проходила артиллерия, бесконечная вереница людей, коней и пушек, от которых
сотрясались мертвые домишки. При этом неожиданном зрелище Мориса обуяла
бессознательная тревога. Который может быть час? На башне ратуши пробило че-
тыре. Морис старался уверить себя, что это попросту начинают выполнять
полученные накануне приказы об отступлении, каквдруг, повернув голову, он
сильнее почувствовал смертную тоску: угловое окно в доме нотариуса все еще
было освещено, и там время от времени явственно вырисовывалась мрачным
профилем тень императора.