Уже четырнадцать часов солдаты
не отваживались заснуть. Часов в семь лейтенант Роша рассказал, что идет
МакМагон со всей армией. А на самом деле генерал Дуэ в ответ на свою депешу,
извещавшую накануне о неизбежном сражении под Вузье, получил от маршала
письмо, что надо держаться стойко, пока не пришлют подкрепление:
наступательное движение приостановилось; 1-й корпус направлялся к Террону,
5-й — к Бюзанси, а 12-й, по слухам, должен был остаться в Шене, на второй
линии. Тогда нетерпение овладело всеми еще сильнее: значит, будет не бой, а
большое сражение, и в нем примет участие вся армия, которая отошла от Мааса
и теперь движется на юг, в долину Эны. Солдаты опять не решились сварить
похлебку, пришлось удовольствоваться и на этот раз сухарями и кофе; ведь,
неизвестно почему, все говорили, что встретиться с неприятелем придется в
двенадцать часов дня. К маршалу был послан адъютант, чтобы поторопить
присылку подкрепления, так как приближение двух неприятельских армий
становится все вероятней. Через три часа другой офицер поскакал в Шен, где
находился главный штаб, за немедленными распоряжениями — настолько усилилась
тревога после получения известий от деревенского мэра: он будто бы видел сто
тысяч человек в Гран-Пре; а другие сто тысяч идут через Бюзанси.
В двенадцать часов дня — все еще ни одного пруссака, в час, в два —
никого. Солдат одолевали усталость и сомнения. Коекто стал подсмеиваться над
генералами: может быть, они видели на стене свою тень? Что ж, пусть наденут
очки! Нечего сказать, штукари! Только зря людей всполошили. Какой-то шутник
крикнул:
— Значит, опять такая же чепуха, как там, в Мюльгаузене?
При этих словах у Мориса больно сжалось сердце. Он вспомнил нелепое
бегство, панику, которая охватила 7-й корпус, когда на расстоянии десяти
миль не было ни одного немца. И снова такая же история; теперь он ощущал это
определенно, был в этом уверен. Если неприятель не атаковал их через сутки
после стычки под Гран-Пре, значит, 4-й гусарский полк попросту наткнулся на
какой-нибудь кавалерийский разъезд. А колонны, наверно, далеко — может быть,
на расстоянии двух дней пути. Вдруг он ужаснулся, рассчитав, сколько времени
уже потеряно. За три дня не прошли и двух миль от Контрева до Вузье. 25-го и
26-го другие корпуса двинулись на север, как будто для пополнения запасов, а
теперь, 27-го, они идут на юг, чтобы вступить в бой, на который их никто не
вызывает. Следуя за 4-м гусарским полком к оставленным Аргонским проходам,
бригада генерала Борда решила, что погибает, и вызвала на помощь всю
дивизию, потом 7-й корпус, потом всю армию — и все напрасно. Морис подумал,
как бесценно дорог каждый час для выполнения безумного плана помочь Базену,
замысла, который может осуществить только гениальный полководец и сильная
армия, да и то, если она пролетит, как ураган, сметая все препятствия.
— Конец нам! — в отчаянии сказал он Жану, озаренный внезапной вспышкой
ясновидения.
Жан выпучил глаза, не понимая. Тогда Морис заговорил вполголоса, про
себя, о начальниках:
— Они скорей глупые, чем злые, это ясно, и им не везет! Они ничего не
знают, ничего не предвидят; у них нет ни плана, ни мыслей, ни удачи.
Тогда Морис заговорил вполголоса, про
себя, о начальниках:
— Они скорей глупые, чем злые, это ясно, и им не везет! Они ничего не
знают, ничего не предвидят; у них нет ни плана, ни мыслей, ни удачи… Да,
все против нас, нам крышка!
Отчаяние, которое проявлялось в мыслях умного и образованного Мориса,
мало-помалу стало угнетать всех солдат, остановленных без всякой причины и
томившихся от ожидания. Сомнения, предчувствие истинного положения дел
смутно творили свою работу в их неповоротливых мозгах; и даже самые
ограниченные люди испытывали неприятное чувство: ими плохо управляют, их
понапрасну задерживают, толкают на гибель. Зачем тут околачиваться, черт
подери? Ведь пруссаки не приходят! Надо или немедленно биться, или убраться
куда-нибудь и спокойно спать. Довольно! С тех пор как последний адъютант
поскакал за распоряжениями, тревога с минуты на минуту росла, солдаты
собирались в кружок, громко говорили, спорили. Офицеры тоже взволновались и
не знали, что отвечать солдатам, которые осмеливались расспрашивать их. Но
вот в пять часов пронесся слух, что адъютант вернулся и приказано отступать;
все обрадовались, у всех вырвался глубокий вздох облегчения.
Значит, верх одержала партия благоразумия! Император и маршал, которые
всегда противились походу на Верден, встревожились, узнав, что их опять
обогнали, что на них идет армия кронпринца саксонского и армия кронпринца
прусского, и отказались от маловероятного соединения с армией Базена, решив
отступить к северным крепостям, с тем чтобы потом отойти к Парижу. 7-й
корпус получил приказ идти к Шаньи через Шен; 5-й должен был двинуться к
Пуа, а 1-й и 12-й к Вандресу. Но если теперь отступают, зачем понадобилось
раньше наступать к Эне, терять столько дней и утомляться, когда было так
легко, так логично выйти из Реймса и занять прочные позиции в долине Марны?
Значит, нет никакого руководства, отсутствует всякое военное дарование, даже
простой здравый смысл? Впрочем, солдаты больше ни о чем не спрашивали,
прощали все, радуясь благоразумному, единственно правильному решению,
способному вытянуть их из осиного гнезда, в которое они попали. От генерала
до простого солдата все чувствовали, что станут опять сильными, что под
Парижем они будут непобедимы и что именно там они непременно разобьют
пруссаков. На рассвете необходимо было оставить Вузье и двинуться на Шен,
прежде чем пруссаки успеют их атаковать; немедленно лагерь охватило
небывалое оживление, заиграли горнисты, посыпались во все концы приказы, а
поклажу и обоз уже отправили первыми, чтобы не обременять арьергард.
Морис был в восторге. Но, стараясь объяснить Жану план отступления,
который предстояло выполнить, он вдруг вскрикнул от боли: его возбуждение
улеглось, он снова почувствовал свинцовую тяжесть в ноге.
— Что это? Опять начинается? — огорченно спросил капрал.
С обычной находчивостью в житейских делах он придумал выход:
— Послушай, дружок, вчера ты мне сказал, что у тебя в городе есть
знакомые.