Луга здесь были затоплены: в целях обороны низменность
превратили в озеро; об этом она не подумала. Сначала она хотела повернуть
назад, но потом, рискуя оставить в тине башмаки, пошла дальше у самой воды,
по мокрой траве, увязая по щиколотку. Сотню метров еще можно было пройти, но
вдруг она наткнулась на ограду сада; здесь оказался спуск; под оградой
плескалась вода глубиной в два метра. Не пробраться! Генриетта сжала свои
маленькие кулачки, изо всех сил удерживая слезы. Оправившись от первого
потрясения, она пробралась вдоль ограды, нашла переулок, который извивался
между редких домов. На этот раз она почувствовала, что спасена! Она знала
этот лабиринт, сеть переплетающихся тропинок, их клубок все-таки приводил к
деревне.
Но там падали снаряды. Генриетта застыла, смертельно побледнев при
оглушительно грозном взрыве; ее обдало взрывной волной. В нескольких шагах
от нее упал снаряд. Она обернулась, посмотрела на высокий берег, откуда
поднимались дымки немецких батарей, сообразила, что надо делать, и двинулась
дальше, не сводя глаз с горизонта, стараясь не попасть под снаряды. Свою
безумную затею она приводила в исполнение с величайшим хладнокровием, со
всей смелостью и спокойствием, на какое была способна душа этой хорошей жены
и хозяйки. Она не хотела погибнуть, она хотела найти мужа, вернуть его,
по-прежнему счастливо жить вместе с ним. Снаряды все сыпались, она быстро
пробиралась, бросалась за выступы, пользовалась каждым прикрытием. Но вдруг
Генриетта очутилась на открытом месте — это была часть изрытой дороги, уже
усыпанной осколками; Генриетта остановилась за углом сарая и вдруг заметила,
что из какой-то ямы высунул голову ребенок и с любопытством смотрит на нее.
Мальчуган, лет десяти, босой, в одной рубахе и разодранных штанах, наверно
бродяжка, очень развлекался сражением. Его небольшие черные глазенки так и
сверкали; при каждом выстреле он восклицал:
— Ой, какие они потешные! Стойте! Вот летит еще один! Бац! Здорово
бабахнул!.. Стойте! Стойте!
Как только раздавался выстрел, он нырял на дно ямы, потом вылезал,
поднимал голову, как веселая птица, и снова нырял.
Генриетта заметила, что снаряды летят с холма Лири, что батареи
Пон-Можи и Нуайе обстреливают только Балан. При каждом залпе она отчетливо
видела дымок и почти тотчас лее слышала свист, за которым следовал взрыв.
Наконец, наверно, наступила короткая передышка; медленно рассеивались легкие
дымки.
— Должно быть, они там решили выпить! — закричал мальчуган. — Скорей!
Скорей! Дайте руку! Побежим! Живо!
Он взял Генриетту за руку, потащил за собой, и, согнувшись, они
пустились бежать по открытому пространству. Добежав до другого конца, они
бросились за стог сена, обернулись и увидели, как летит новый снаряд; он
попал прямо в сарай, в то самое место, где они недавно стояли. Раздался
страшный грохот, крыша рухнула.
Мальчуган вдруг неистово заплясал от радости — все это казалось ему
очень забавным.
— Здорово! Вот так раскокало! А-а? Небось, вовремя удрали!
Но Генриетта второй раз наткнулась на непреодолимое препятствие — на
ограду сада; здесь не было никакой дороги. Ее маленький спутник все смеялся,
говорил: «Захочешь — всегда пройдешь!» Он влез на ограду и помог перелезть
Генриетте. Одним прыжком они очутились в огороде, среди грядок гороха и
фасоли. Всюду заборы. Чтобы выбраться, надо пройти через домик садовника.
Мальчуган свистел, болтал руками, шагая впереди, ничему не удивлялся. Он
толкнул дверь, попал в комнату, прошел в другую; там у стола стояла старуха,
— наверно, единственное оставшееся существо. Казалось, она ошалела от всего
случившегося. Она смотрела, как два незнакомых человека проходят через ее
дом, и не сказала им ни слова, а они тоже ничего не говорили. Они уже вышли
с другой стороны в переулок; им удалось пройти несколько шагов. Но тут
представились новые трудности, и на протяжении почти километра пришлось
перепрыгивать через ограды, перелезать через заборы, бежать напрямик через
ворота сараев, через окна жилищ, пробиваясь вперед, как удастся. Собаки
выли; Генриетту и мальчугана чуть не сбила с ног корова, которая куда-то
бешено мчалась. Они, наверно, уже подходили к Базейлю: доносился запах гари,
высокие бурые дымки, похожие на мягкий развевающийся креп, ежеминутно
застилали солнце.
Вдруг мальчуган остановился как вкопанный перед Генриеттой.
— Послушайте-ка, сударыня! Куда это вы идете? — Да ты ведь видишь… В
Базейль.
Он засвистал и пронзительно расхохотался, как убежавший из школы
сорванец.
— В Базейль?.. Ну, мне не туда!.. Я иду в другое место. Добрый вам
вечер!..
Он повернулся и пропал так же неожиданно, как явился; Генриетта даже не
знала, откуда он и куда идет. Впервые она нашла его в яме, а теперь потеряла
на углу у стены, и больше ей никогда не привелось его встретить.
Оставшись одна, Генриетта почувствовала необычайный страх. Конечно,
этот слабый ребенок не был защитой, но он развлекал ее своей болтовней. А
теперь она, такая храбрая от природы, дрожала. Снаряды больше не сыпались;
немцы прекратили обстрел Базейля, наверно, из опасения попасть в своих же
солдат, овладевших этой деревней. Но уже несколько минут Генриетта слышала
свист пуль, похожий на жужжание крупных мух, о чем ей рассказывали. Вдали
бушевало столько неистовых звуков, что в этом гуле нельзя было даже
различить треска перестрелки. Когда Генриетта повернула за угол дома, у
самого ее уха раздался глухой звук: обвалился кусок штукатурки; Генриетта
сразу остановилась; дом задела пуля; Генриетта побледнела. Не успела она
подумать, хватит ли у нее смелости пойти дальше, как ее словно ударило
молотком по лбу, оглушило, и она упала на колени. Вторая пуля чуть задела
рикошетом лоб над левой бровью. Генриетта дотронулась обеими руками до лба;
руки оказались в крови.