Тем не менее Жан быстро зашагал по Большой улице,
снова заблудился среди растущей городской давки, наконец он обратился к
проходившему мальчику, и тот повел его на улицу Мака.
Там, в прошлом веке, брат деда Делагерша построил огромную фабрику,
которая в продолжение ста шестидесяти лет переходила из поколения в
поколение. В Седане существуют основанные в первые годы царствования
Людовика XV фабрики сукон, большие, как Лувр, величественные, словно
королевские дворцы. Фабрика на улице Мака была трехэтажная, с высокими
окнами и строгими лепными украшениями; во дворе все еще росли деревья,
гигантские вязы, сохранившиеся со времени ее основания. Здесь три поколения
Делагершей нажили значительное состояние. Теперь царствовала младшая ветвь:
отец Жюля, нынешнего владельца, унаследовал фабрику от бездетного
двоюродного брата. Новый хозяин расширил предприятие, но отличался
легкомысленным нравом, и жена была с ним очень несчастна. Овдовев, она
трепетала при мысли, что сын пойдет по стопам отца, и старалась держать его
в зависимом положении, как большого послушного мальчика, хотя ему было уже
за пятьдесят лет; мать довольно рано женила его на простоватой и набожной
женщине. Но жизнь жестоко мстит. Когда жена умерла, Делагерш, лишенный
наслаждений в юности, влюбился по уши в молоденькую вдовушку из Шарлевиля —
в хорошенькую госпожу Мажино, о которой ходили не очень лестные слухи, и
женился на ней минувшей осенью, вопреки предостережениям матери. Пуританский
Седан всегда сурово осуждал Шарлевиль — город смеха и праздности. Впрочем,
этот брак никогда бы не состоялся, не будь у Жильберты Мажино дяди,
полковника де Винейля, которого должны были вот-вот произвести в генералы.
Фабриканту очень льстило это родство и сознание, что он вошел в военную
семью.
Утром, узнав, что армия пройдет через Музон, Делагерш поехал в
кабриолете на прогулку со своим счетоводом Вейсом, как рассказывал Морису
старик Фушар. Делагерш, высокого роста, румяный, с длинным носом и толстыми
губами, отличался общительностью, веселым нравом в любопытством,
свойственным французскому буржуа, который любит блистательные парады войск.
Услыша от аптекаря из Музона, что император находится на ферме в Бейбеле,
Делагерш отправился туда, увидел его, чуть не говорил с ним. Обо всей этой
истории Делагерш по возвращении рассказывал не умолкая. А как трудно было
Добираться домой, когда всех кругом обуяла паника после сражения под
Бомоном, по дорогам, забитым беглецами! Раз двадцать кабриолет чуть не
опрокинули в канаву. Делагерш и Вейс возвратились только ночью, преодолев
беспрестанно возникавшие препятствия. И после этой увеселительной прогулки,
когда Делагерш поехал за две мили полюбоваться на проходящие войска и
вынужден был вернуться обратно, захваченный потоком их отступления, пережив
столько неожиданных и трагических приключений, он раз десять повторил в
пути:
— А я-то думал, что они идут на Верден, и не хотел упустить случай
посмотреть на них!.
И после этой увеселительной прогулки,
когда Делагерш поехал за две мили полюбоваться на проходящие войска и
вынужден был вернуться обратно, захваченный потоком их отступления, пережив
столько неожиданных и трагических приключений, он раз десять повторил в
пути:
— А я-то думал, что они идут на Верден, и не хотел упустить случай
посмотреть на них!.. Да уж, налюбовался! И думаю, что придется видеть их в
Седане дольше, чем хотелось бы!
В пять часов утра он проснулся от сильного шума, словно прорвало
плотину: это проходил через город 7-й корпус. Делагерш поспешно оделся, и
первый же человек, которого он встретил на площади Тюренна, оказался капитан
Бодуэн. За год до того, в Шарлевиле, капитан был завсегдатаем в салоне
красавицы-вдовы Мажино, и перед свадьбой она представила его Делагершу.
Когда-то ходили слухи, что капитан, получивший все, чего добивался, уступил
место фабриканту из деликатности, не желая лишать свою подругу огромного
состояния, которое сулил ей брак с богачом.
— Как? Это вы? — воскликнул Делагерш. — И в каком виде! Боже мой!
И правда, Бодуэн, обычно такой подтянутый, такой щеголеватый, был в
жалком состоянии. Лицо, руки, мундир у него почернели. Он был вне себя; он
шел с тюркосами и даже не мог объяснить, как потерял свою роту. Он тоже
изнемогал от голода и усталости, но не это приводило его в отчаяние: больше
всего он страдал оттого, что со дня отступления из Реймса не мог переменить
белье.
— Представьте себе, — сразу застонал он, — мой багаж затеряли в Вузье.
Болваны, негодяи! Я им головы размозжу, если поймаю! И больше у меня ничего
нет, ни носового платка, ни одной пары носков! С ума можно сойти, честное
слово!
Делагерш сейчас же стал настойчиво звать его к себе. Но капитан
запротестовал. Нет, нет! Он потерял человеческий облик, он не хочет пугать
людей. Фабриканту пришлось дать честное слово, что ни его мать, ни жена еще
не встали. Да к тому же он даст капитану воды, мыла, белье — все, что нужно.
Пробило семь часов, и капитан Бодуэн, вымывшись, почистившись, надев
под мундир сорочку Делагерша, вышел в высокую столовую, украшенную дубовыми
панелями. Там уже сидела мать Делагерша, — даже теперь, в семьдесят восемь
лет, она всегда вставала с зарей. Она была совсем седая, худощавая,
длиннолицая; нос ее с годами заострился, губы больше не улыбались. Она
встала, изысканно учтиво попросила капитана сесть в подала ему чашку кофе с
молоком.
— Может быть, вы предпочитаете мясо и вино после такого изнурительного
перехода, сударь?
— Очень благодарен, сударыня, нет, лучше всего немного молока и хлеба с
маслом! — воскликнул капитан.
В эту минуту открылась дверь, и вошла Жильберта, радостно протягивая
руку. Делагерш, видимо, сообщил ей о приходе капитана, а обычно она никогда
не вставала раньше десяти часов. Она появилась, высокая, гибкая, сильная; у
нее были прекрасные черные волосы, красивые черные глаза и розовый цвет
лица; она улыбалась добродушной, чуть шалой улыбкой.